Прежде чем «распропагандировать» домашних, барышни определились, что «лучший для формы цвет – васильковый». Правда, несколько всем известных зануд настаивали на «немарком коричневом», но их решительно «забаллотировали». В день родительского собрания  гимназистки пребывали в приятном волнении, но там всё пошло не по плану: какая-то дама из приезжих с порога сделала заявление:

– В разгар экономического кризиса не до изысков, господа. Многие вообще задумываются сейчас, давать ли детям среднее образование. – Она выразительно посмотрела на госпожу Григорьеву  – и попала в цель. В общем, решили ограничиться синим фартуком поверх какого угодно платья. Парадная форма предполагала классический белый фартук, о платье же было записано «по возможности синее». 

Барышни плакали, и горше всех Сонечка Скретнева.

В одном списке с супругой товарища прокурора

У Скретневых все разговоры о модной, красивой одежде прекращались, едва только глава семейства Иван Петрович переступал порог. А началось ещё с прошлого года, когда тот ненароком стал свидетелем одной «дамской беседы» Ирины Аркадьевны с Соней. В тот же вечер за ужином он, обернувшись к тестю, заметил язвительно: 

– О каком же высшем женском образовании может быть речь, если на уме лишь «корсеты «Директуар» под платья «принцесс»?

Сонечка рассмеялась («Папа так интересно гримасничает, когда сердится»), а вот супруга обиделась: она не оправилась ещё от дерзкой кражи, когда воры средь бела дня пробрались в её гардеробную и похитили шубку на лисьем меху, крытую чёрным плюшем, с каракулевым воротником. И супруг, между прочим, обнаружил тогда постыдное равнодушие – заметил только, что «и квартиру товарища прокурора Преображенского обокрали недавно, взяв исключительно женские вещи – пальто на беличьем меху и котиковую жакетку. Всего на сумму в 300 рублей». 

«Была бы мама жива, она бы этого не допустила, – печально размышляла Ирина Аркадьевна. – А отец всё молчит». Она вопросительно взглядывала на Аркадия Филипповича, но он старательно избегал объяснений. 

Тесть Скретнева слишком хорошо помнил, что он и сам когда-то поселился в этом флигеле, отданном за невестой вместе с доходным домом. Он-то, собственно, и обеспечивал все прошедшие годы, потому что Аркадий Филиппович так и остался  скромным конторским служащим, несмотря на потуги первых лет. С замужеством дочери тоже связывались кое-какие надежды, но теперь уже ясно, что и Иван Петрович не продвинется. Говорить об этом Ирине неловко, сама же она не замечает очевидного, бесконечно прощает квартирантов-должников  и при этом уверяет приятельниц, что скоро справит себе новую шубку из красных колымских лисиц. А недавно ездила примерять какое-то редкостное пальто из кенгуру. Видимо, оно очень ей подошло – за ужином Ирина Аркадьевна начала пристрелку:

– Ты только представь, Иван Петрович, какую нам с Соней сегодня рассказали историю: лесообъездчик  в посёлке Иннокентьевском задержал с дровами некоего Степана Каменогорского.  Дело передали мировому судье, но из полиции уведомили, что никакой Каменогорский в Иннокентьевском не значится. Но при этом проживает Уфина Каменогорская. А Степаном её называют за то, что носит грубое платье…

Иван Петрович насторожился, и тесть отважно бросился ему на выручку:

– Ох, и грубое мужское платье по нынешним временам стоит денег немалых. Кто бы мог подумать, что заурядный барнаульский полушубок будет стоить 30 рублей? 

Ваше пальто внушает нам большое доверие

Тут бы зятю и подхватить и увести разговор в безопасное русло, но он тупо уставился на сахарные щипцы, и Аркадию Филипповичу пришлось и далее выруливать одному:

– А не слыхал ты, Иван Петрович, про перемену в обмундировании гражданских чинов?  Будто бы поснимают наплечные знаки, как продольные, так и поперечные? – Зять по-прежнему не отрывался от щипцов. – Это что же выходит: не сделают исключений ни для министров, ни для товарищей министров, я уж не говорю о земских начальниках, податных инспекторах и инженерах водных и  шоссейных сообщений. Да… – Он подержал паузу, сколько было возможно. – Но как же, как же тогда различать по чинам, ежели все погоны сняты? – Он всем корпусом развернулся к зятю, закрывая последний путь к отступлению.

– Звёздочки переносятся на петлицы у краёв воротника, – задумчиво ответил Иван Петрович. Помолчал и прибавил  с удвоенной желчью: –  Так что с обмундированием у гражданских чинов всё сведётся к простейшему перемещению. Дефицита звёздочек не предвидится – господа ведь не дамы, на них не нападает охота унизывать платье бесчисленным множеством пуговиц. Вы не поверите, Аркадий Филиппович, но у них на одну только юбку может нашиваться по три дюжины, и я читал, что в Иркутске дамские мастерские остались совсем без пуговиц, нет их ни в пассаже у Второва, ни у Кальмеера.  Вот горе-то! – Иван Петрович отхлебнул чаю, встал и решительно вышел из-за стола.

Скретнев  хорошо понимал, что это скандал, и теперь его дамы затянут молчанку дней на десять, не меньше. Но ведь и через десять дней у него не появятся вдруг, ни с того ни с сего, свободные средства, и о колымских лисицах Ирине Аркадьевне лучше не мечтать. Он ведь ни разу даже не заикнулся ей о шинели на хорьковом меху с камчатским бобром на плечах, и за все шестнадцать лет их супружества так и не нашлось необходимых 350 рублей. И даже двухсот не нашлось – на солидную шубу с котиковым воротником. А вот Клепикова супруга одарила  – и где теперь этот Клепиков? С той зимы и пошёл, как обрёл пальто, внушающее доверие.

В прошлую зиму и Скретнев приискал себе точно такое – оно так и бросилось в глаза, едва он вошёл к Шафигуллиным в магазин! Приказчик, тот быстро сообразил – и накинул лишние пять рублей цены. Но напрасно он суетился: Иван  Петрович в последний момент пожалел отложенной суммы и у самых дверей банка уже развернулся и побрёл домой. 

«А ведь Бойчевский – славный человек…»

С начала июня угловая квартира в доходном доме Скретневых, с осени пустовавшая, обрела-таки нового жильца – портного. Принимавший его Аркадий Филиппович деликатно рас-спросил портного и вынес весьма отрадное заключение: приезжий с дальними видами, а значит, стоило бы вложиться в ремонт его комнаты. 

Павел Павлович Мусатов сначала планировал переселиться в Верхнеудинск – там давно уже жили дальние родственники, но на подъезде к Иркутску разговорился с одним обывателем, держащим извозчичью биржу, и понял, что нужно сделать в этом городе остановку. А дело в том, что новый знакомец  очень уж ругал местного полицмейстера Бойчевского, требующего от возниц по два экземпляра формы  установленного образца. 

– Мы уж и так к нему, подлецу, и разэтак  – всё без толку! – возмущался попутчик. – Упёрся, что кафтан должен быть такого же кроя, как в Москве, длиной в четыре вершка от земли, с кожаным кушаком и специальной лакированной шляпой.

– Да, в Москве именно такую форму и носят – что же тут возмутительного? А вот лучше скажите мне, много ли в Иркутске извозчиков?

– 1400, не считая тех, которые ездят нелегально. 

– А квартиры в вашем городе дороги?

– Прежде жаловались. Но после войны с японцем и забастовок многие поразъехались, так что и квартиры упали в цене. А благоустройством, напротив, улучшились. Теперь наши домохозяева норку не гнут, как бывало, а норовят угодить – если уж не электрическим освещением, так хотя бы ватерклозетом. 

«Не ожидал от себя…»

У Скретневых между домом и флигелем оказался и садик; столь прелестный, что один его вид вдохновлял портного Мусатова заглядывать и вперёд, помышляя уже и об артели, и о давно задуманной манекенной мастерской.

– Тут ведь перво-наперво требуется работников подобрать исключительно честных и порядочных, – делился мыслями Павел Павлович с Аркадием Филипповичем, усаживаясь рядом с ним на садовой скамейке. – А то ведь откроешь газету – и хоть тотчас же закрывай: портной Кукс сбежал из Нижнеудинска, набрав заказов на 400 рублей. Или же здесь, в Иркутске, закройщик Михневич взялся шить тройку господину Кондратьеву и вместе с материалом скрылся – зачем?

– Действительно, – соглашался  Аркадий Филиппович, – Михневича все ведь знают в Иркутске, тотчас, верно, и поймали.

– Разумеется, что поймали, ибо корысть всегда наказуема, – с философской задумчивостью заключил Павел Павлович.

Вскоре он погрузился в дела, да и Аркадий Филиппович переключился на ремонтные  хлопоты. Пока дочь и внучка пребывали на даче, они с зятем занялись флигелем. С рабочими на этот раз повезло, и Скретнев  решил перевести их на дом. 

– А начнём мы нынче с угловой комнаты. – Аркадий Филиппович отправился лично предупредить Мусатова, но Павла Павловича не оказалось на месте. Не пришёл он и вечером, хотя в окно было видно, что вещи все на месте, а на столе – аккуратно порезанное яблоко. Ещё через день Скретневы обратились в полицию.

Павел Павлович отыскался только через два месяца. Рассчитался за квартиру и сразу же отбыл на вокзал. На билет до Верхнеудинска ему не хватало двух с половиной рублей, но взять в долг Мусатов отказался, а оставил Аркадию Филипповичу отрез чудной синей ткани:

– Вашей внучке на гимназическую форму.

На все вопросы приятеля он лишь повторял: «Не  ожидал я от себя, не ожидал…» Так и уехал, оставив Аркадия Филипповича в недоумении. И лишь месяц спустя зять  разложил перед ним номер «Восточной зари» с обведённой синим карандашом заметкой: «Портному Павлу Мусатову заказали меховое пальто с каракулевым воротником. Понравился г-ну Мусатову мех, а в особенности каракулевый воротник. Долго думал Мусатов, нельзя ли как-нибудь всё это использовать, чтоб и деньги с заказчика получить, и мех с каракулем оставить. И вот пальто готово, сдано заказчику Антонову, и получен расчёт. Но пальто слишком узко, а воротник очень уж подозрителен. Антонов обратился в ремесленную управу за экспертизой, и эксперты заявили: воротник собран из кусков, а меха сэкономлено 12 шкурок. В итоге Мусатов возвратил меховой  воротник, уплатил денежную компенсацию и на два месяца поселился в тюремном замке».

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой литературы и библио-графии областной библиотеки имени Молчанова-Сибирского