Сбросили в воду или же упала сама?

Сегодня слушалось дело о двойном убийстве на Ангаре, на паузке, готовящемся к отплытию. Точнее, версию убийства отстаивало обвинение, а адвокаты не соглашались. В этом процессе все они (и Митрохин, и Берков, и Донец, и Белоголовый) выступали на одной стороне, а значит, представляли опасный противовес товарищу прокурора Хлебникову. Изредка он бросал на них полные неприязни взгляды, но отступать не собирался. Донец вслушивался в его тяжёлые обороты со странными ударениями на первых словах, и ему отчётливо представлялось, как тот ходит взад-вперёд пряменьким и коротким путём, не допуская даже и вероятность какого-либо уклонения. Адвокаты же только и делали, что уклонялись и всюду расставляли знаки вопроса:

– Женщину сбросили в воду, не сомневается обвинение… не допуская, что жертва находилась в состоянии сильного алкогольного опьянения и могла просто упасть. 

– На паузке была пьяная драка, и мужчина по фамилии Плотников оказался в воде и утонул – вот несомненный факт. Остальное – домыслы обвинения, ни на чём не основанные и намеренно опускающие важные детали.

– Нас призывают верить двум свидетелям исключительно потому, что оба… были трезвы. Но сторона обвинения не учитывает важнейшего обстоятельства – жертвы погиб­ли у них на глазах, и они, молодые, здоровые, сильные, пальцем не шевельнули, чтобы подать помощь. О таких свидетелях впору спросить: а не соучастники ли они?

Каждый из коллег молодого адвоката говорил не менее часа, и их версии происшедшего, пусть и не совсем совпадающие, рисовались так ярко и так чувственно, что Донец совершенно увлёкся и уже с нетерпением ждал собственного выхода. Кажется, в одном месте он повторился и, обращаясь к суду, смотрел почему-то на репортёра, но все мелкие недочёты рассеялись в лучах оправдательного приговора! Кроме того, «Восточное обозрение» отметило, что и на фоне известных защитников начинающий адвокат выглядел недурно. А Донец присовокупил (про себя, разумеется), что это уже второе упоминание его фамилии в прессе. В самом деле, в шкатулке с его документами лежала вырезка из «Восточного обозрения» от 23 июля нынешнего, 1900 года: «Окончивший недавно курс юридических наук в Ярославском, Демидовском лицее г. А.М. Донец по определению общего собрания отделений Иркутского окружного суда принят в число помощников присяж­ного поверенного округа Иркутской судебной палаты, с зачислением помощником присяжного поверенного г. Беркова».

Превращения форменного плаща

Поезд пришёл в Иркутск с большим опозданием, но, к счастью, не ночью, а в половине девятого утра, и до полудня молодой человек успел не только устроиться в «Метрополе», но и прогуляться по Амурской до стоявшей на возвышении Крестовоздвиженской церк­ви. В эту пору там начиналось венчание, и Донец невольно умилился, глядя на молодого атлета и совсем ещё юную барышню в тюлевых облаках. Прежде чем взойти на ступени, жених чуть заметным движением скинул новенький форменный плащ и вместе с кружевною накидкой невесты передал его дружке. Вся толпа устремилась за ними, а Донец остался в церковной ограде: вблизи храм оказался ещё интересней, и любопытный взгляд приезжего сразу же зацепился за парадную, кажется, восточную стену. И так увлёкся, разглядывая причудливую лепнину, что ему показалось: венчание закончилось слишком быстро. Впрочем, он успел встать напротив входа к моменту, когда лица новобрачных засияли в проёме. Перед ступенями молодой человек повернулся к дружке, но белой пелеринки в его руках отчего-то не оказалось. А вместо новенького форменного плаща телеграфиста свешивался латаный-перелатаный совершенно неопределённого ведомства. Атлет заозирался вокруг, толпа охнула и осела. Это всё продолжалось не более чем минуту, но облака вокруг невесты опали, и она тяжёлым ровным шагом направилась к экипажу, увлекая за собой растерявшегося супруга.

Что до Донца, то он просто застыл в изумлении. И, кажется, зря: вернувшись в гостиницу, обнаружил аккуратный разрез на кармане. К счастью, в нём ничего и не было, но Александр тотчас пересмотрел все вещи, выискивая какую-нибудь пропажу, и с трудом успокоился, уже ближе к вечеру. Конечно, ему много рассказывали об опасной жизни в Сибири и в поезде, и раньше, ко­гда ещё собирался сюда, но это первое знакомство с будущими клиентами всё-таки сразило его. Ещё один шок он пережил месяца через полтора. Да, это было 29 августа, в десятом часу вечера, когда он возвращался в гостиницу от Беркова, и извозчик притормозил на углу Арсенальской и 5-й Солдатской. Там была мелочная лавка, а рядом фонарь, и в его рассеянном свете Донец разглядел маленькую фигурку в восточном одеянии, с кульками в руках. 

– У Зыряновой квартирует, давеча подвозил его, так ведь больше трёх слов по-нашему и не скажет. Одно слово, мелкота… – извозчик с очевидным усилием удержал солёненькое словцо.

А вскоре в хронике происшествий «Восточного обозрения» молодой юрист прочитал: «29 августа, в десятом часу вечера, совершив покупки, японец мирно возвращался домой, как вдруг на него набросился какой-то встречный неизвестный человек и ни за что ни про что ножом распорол ему живот, да так, что японец упал, обливаясь кровью. А неизвестный благополучно скрылся». 

В городской Кузнецовской больнице, куда полиция привезла безвинно пострадавшего иностранца, рану поначалу нашли не смертельной, но началось воспаление, да и крови оказалось потеряно слишком много, и ночью японец умер, оставив совершенно без средств при­ехавшую с ним жену.

На соседа-то к чему доносить?

А жизнь продолжалась, и рядом с таким патроном, как Берков, она то и дело приближалась к точке кипения. В деле о мошенничестве одного иркутского мясоторговца Герман Моисеевич выставил Донца против адвокатского тяжеловеса Харламова, правда, не один на один, а пристяжным к кореннику Митрохину.

– У него шаг спокойный, ровный, и тут главное – попасть в ритм, а потом не сбиться. Школа будет хорошая. К тому же Митрохин незаносчив, незадирист, невспыльчив, то есть полная противоположность мне, – Берков заразительно рассмеялся. – Если хорошо зарекомендуетесь, подключу вас и к делу об ограб­лении на Якутском тракте обоза с почтой. Для начинающего это просто находка: одних только обвиняемых 14 человек, а свидетелей и того ещё больше – 46. Весь цвет иркутской адвокатуры будет участвовать в этом процессе. 

– Герман Моисеевич, всё хочу вас спросить…

– Что же вам мешает-то?

– Хочу спросить, позволительно ли (на ваш взгляд) блестящему адвокату отказываться от защит?

– Вы ведь знаете, молодой человек, что нет на это запрета. Но лично для меня – дурной тон. Хоть порой очень хочется отказаться. Вот летом прошлого года у Разводной убили извозчика. Денег при нём нисколько не оказалось, впрочем, как и вещей, и эти разозлённые неудачею нелюди изрубили в мелкие куски и извозчика, и лошадь, и экипаж. Тогда же у Патронов ограбили почту, прострелив сопровождавшему ногу, щёку и нос. Сидевшему рядом телеграфисту раздробили руку… Я когда об этом читал, то думал: не пойду по этому делу защитником! Но такие мысли приходят на час-два-три, не более.

– А меня изумило недавно, что в вагоне 2-го класса срезали с диванов серое, засиженное сукно. Что с ним делать-то будут? А диваны безнадёжно испорчены, и теперь их заменят весьма нескоро. Как хотите, а бессмысленная жестокость и тупость не заслуживают оправдания.

– О, здесь, в Сибири, чуть не половина защит строится на сострадании к ущемлённым умом. Вот недавняя история: в подгородной деревне мужичок-приискатель выбросил в Ангару утаённое золото. То ли он испугался судебных преследований, то ли осознал, что грешно, но и раскаянию подобает свой день и час, а приискателю не повезло: сосед стал невольным свидетелем. Нет, он не стал нырять в реку, а сделал донос, присовокупив, что рассчитывает на положенную треть «клада». Спрашивается, а была ли необходимость указывать на соседа? Нет, решительно никакой. Может, у него к соседу давняя неприязнь? Нет, ничуть не бывало, просто «не по­думавши». И вполне «по закону». 

Ещё Берков отправлял подопечного на заседания иркутской городской думы – наблюдать за работой городского юрисконсульта Шапиро. Герман Моисеевич даже требовал письменного анализа, и хоть после об этом не вспоминал, Донец на три раза переделал отчёт. И пришёл, между прочим, к заключению, что из прекрасного адвоката Митрохина вряд ли бы получился хороший городской поверенный: «С господами гласными надобно немного блефовать, чтобы не давать им себя подмять и не допустить хаос в строгую процедуру вынесения постановлений. Митрохин не умеет хитрить, он не почувствует, когда лучше закрыть двери для прессы и публики и какую под это подвести мотивацию. Правда, Митрохин исключительно вежлив и отменно владеет собой. Особенно это заметно на фоне импульсивного Михаила Марковича Дубенского».

– Вот уж кто бы рассорился с гласными в первую же неделю и, конечно, вылетел из седла!

– Ну-ну-ну, молодой человек, не торопитесь с выводами: на Михаила Марковича вообще-то огромный спрос. Редактор «Восточного обозрения», тот просто ангажировал его на все будущие процессы!

Загадочная наклонность 

Кстати, сам Дубенский объяснял это просто: 

– Одно выигранное дело (пусть даже и случайно, но выигранное) рождает у клиента иллюзию, что так будет и дальше. А я и не стремлюсь разуверить: пусть идёт, покуда идёт. Конечно, нынешний издатель Попов сам охотник до речей, и меня, по правде сказать, немало и удивляет, что он избегает самозащиты. Его-то предшественник Ядринцев, говорят, завораживал всех судейских. 

– Положим, что Николай Михайлович Ядринцев из другого, безвозвратно ушедшего поколения, – не соглашался Берков. – Для Ядринцева газета была только лишь механизмом достижения романтического идеала (пусть и иллюзорного достижения). А для Ивана Ивановича Попова она – механизм зарабатывания денег. Попов – настоящий капиталист, хотя и демонстрирует модные демократические суждения. Ядринцев непроизвольно завораживал судей, а Попову нечем завораживать, ему проще нанять яркого и толкового адвоката.

– Ему бы и толкового хроникёра нанять, – обнаружил неожиданную язвительность помощник Донец. – А то ведь напечатали, что какой-то торговец рыбой якобы выставил иск на крупную сумму санитарному врачу Жбанову. Я ведь правильно понял, что на самом-то деле санитарный врач предъявил иск торговцу?

– Нет, именно торговец Каган тут выступает истцом: он уверяет, что несколько бочек кеты намеренно забракованы и отправлены не на уничтожение, а на квартиры помощника полицейского пристава и самого господина Жбанова.

– То есть контролёры съели всю рыбу! Да неужто санитарный кон­троль и полиция здесь настолько циничны? И что, сходит с рук? 

– Ну, зачем же вы так, молодо-о-ой челове-е-е-ек? Помощник пристава на сегодняшний день ни в чём подозрительном не замечен, а у доктора Жбанова и вообще превосходная репутация. У него и отец был порядочнейший человек. Но, видите ли… есть у некоторых потребность соскрести с себя грязь да и кинуть в чью-нибудь беленькую сорочку. И это неправда, что оговоры не пристают: непременно застревают у кого-нибудь в памяти.

– Но и Каган ведь ставит под удар свою деловую репутацию…

– Отнюдь. В Иркутске как-то принято для забавы бросаться обвинениями. Вот недавно один уважаемый человек, член городской управы Белоголовый на заседании думы заявил о злоупотреблениях собственных подчинённых – делопроизводителя Кларка, его помощника Гольдсобеля и писца Пленского. Начали разбираться и ничего, решительно ничего предосудительного не обнаружили. Оклеветанные нашли защиту в суде, где адвокаты Дубенский и Тарасов и подвели господина Белоголового под тюремный замок, аж на четыре месяца. 

– Зато неплохое предостережение для других. 

– Если бы! Наклонность к клеветничеству – явление очень сложное, загадочное и очень мало изученное. Есть ведь и тут какая-то мотивация, заставляющая ставить под удар даже собственные интересы. Заметьте: Белоголовый даже и не подумал нанять для себя адвоката. Он и на процесс не пришёл. Видимо, для него важен не процесс и не грозящее наказание, а некое призрачное искание истины.

Взял и испортил всё самым неподобающим образом

Такие беседы очень занимали молодого юриста, но довольно скоро у него появилось и совершенно своё, без привязки к старшим коллегам, дело, и очень серьёзное – покушение на убийство. Александр Маркович сразу проникся симпатией к обвиняемому и выстроил замечательную линию защиты. И чётко следовал ей, так что всё пошло по заду­манному. То есть свидетельскими показаниями выяснилось, что потерпевший накануне пьянствовал с обвиняемым, затем пришёл к нему в дом и настоял на продолжении выпивки. Она продолжалась всю ночь, закончилась ссорой и двумя выстрелами из револьвера, которые, впрочем, не причинили большого вреда. Мировую закрепили распитием ещё одной бутылки водки, после чего потерпевший отправился в сельскую управу и заявил о покушении на свою жизнь. К началу судебного процесса лёгкие ранения уже совершенно не ощущались, и Донец обыграл и это, вставив в нужный момент предложение о примирении. Сторона обвинения не возражала, и это был полный, совершенный триумф, но… в последнем слове подзащитный взял и испортил всё самым неподобающим образом:

– Нечего греха таить, ваше высокоблагородие: надоел он мне, то есть потерпевший, хуже горькой редьки. Всё подбивал да подбивал меня к выпивке, спаивал, можно сказать. Конечно, я хотел убить его, чтобы избавиться!

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отдела библиографии и краеведения Иркутской областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского.