— Вопрос не простой. Я получил приглашение от французского
правительства в 1991 году. Вы помните, что тогда происходило?
У многих музыкантов есть особое чутье, и в то время я
был уверен, что в России грядут перемены, в ходе которых
ей будет не до искусства. Бог отпускает один раз способности
и возможность реализовать их, я воспользовался даром
судьбы. Но я не эмигрировал, у меня российский паспорт,
и я не собираюсь менять его, просто хочу, чтобы были
нормальные условия для работы. Я не зацикливаюсь на
классическом искусстве, но в музыкальных интересах,
которыми пестрит сегодня Россия, тоже должны быть свои
пропорции. Вы понимаете, о какой стороне культуры я
говорю — это все Киркоровы и прочие представители
бесконечного потока, так называемого шоу-бизнеса.

Во Франции, где я живу, приблизительно такая
же ситуация, что и у нас, а, может быть, и намного хуже.
То, что происходит сейчас в России, я считаю явлением
временным, это божественный каприз художника, рисующего
повороты в ее судьбе. На Западе жизнь размерена, определена
сложившимися традициями, поэтому ситуация с культурой
выглядит там много серьезнее. Во Франции я выступаю редко.

— Вы уехали, потому что хотели реализовать себя в работе,
как складывается ваша концертная деятельность сегодня?

— У меня очень хорошее агентство в Нью-Йорке. Мой импресарио
— ученик знаменитого Сол Юрека, работавшего когда-то
с Шаляпиным и Рахманиновым, поэтому сегодня у меня нет
проблем. Сначала было тяжело, все равно мы там чужие,
люди второго сорта, «черная нога», как они называют
всех, кто не родился во Франции. Это определение относится
и к французам, выходцам из Алжира или, скажем, Туниса.
Я стараюсь эти острые углы обходить, чтобы они не мешали
мне жить.

Идет много разговоров об «утечке мозгов», отъезде музыкантов,
но существуют огромные проблемы выезда даже по приглашению.
Если решил все вопросы, связанные с визами и прочими
документами, вдруг узнаешь, что нельзя вывозить инструмент —
и вновь надо оформлять массу бумаг.

— У вас альт мастера Гварнери, как попал к вам этот
инструмент?

— У него уникальная история. Этот альт — Иосифа Гварнери,
сына знаменитого Джальезе Гварнери. Находился он в коллекции
контрразведчика Артура Христофоровича Артузова, работавшего
у Дзержинского. Он был отменным музыкантом, собирал
инструменты. Когда в 1936 году Артузов понял, что арест
неминуем, он успел закопать два инструмента — альт,
на котором я сейчас играю, и скрипку мастера Карло Бергонци.
До 1958 года они лежали в земле, их откопал сын Артура
Христофоровича — Камил, который тоже был репрессирован
и вернулся из Воркуты. Мы с ним дружили и он передал
мне инструмент.

Альтов работы Гварнери в мире сегодня осталось всего
три — один у меня, другой был у недавно умершего Иегуди
Менухина и третий у Старна. У Менухина инструмент был
«битый» — в трещинах, у моего нет ни единой царапины.
Иегуди долго приставал, чтобы я его продал, но я отшучивался:
«Деньги пропью, а такого альта у меня больше никогда
не будет».

Смычек тоже имеет очень интересную историю. Когда
я был студентом, Давид
Иосифович Ойстрах заметил, что мне нужен смычок. Однажды
на урок он принес свой и сказал: «Играй, но имей в
виду, — кроме того, что смычок хороший, он имеет еще и определенную
ценность. Я его купил в Норенберге, и он принадлежал
Кальтенбрунеру. Знай это и береги». Мастер, изготовивший
его в начале XIX века, русский, очень известный в музыкальном
мире Николай Киттель.

— Вы профессор Мадридской академии музыки, как вам
удается «покорять» пространство?

— Мадридскую школу я считаю сегодня одной из лучших
в мире, говорю это, потому что знаком со знаменитой
Джульярдской академией в Нью-Йорке, хорошо знаю и Московскую
консерваторию, которая в последнее время находится не
в лучшем состоянии. Многие великие мастера умерли, как
говорится, природа отдыхает на поколении. Мадридскую
академию патронирует королева Ирэна-София, все дотации
идут непосредственно из королевского казначейства. Организовал
ее Менухин, который и пригласил меня туда. Сегодня в
этой академии работают великие музыканты современности
— дирижеры Зупен Мета, Клаудио Абаду, Лорен Мазель,
из скрипачей — Ицхак Перельман, наша виолончелистка
Наталья Шаховская. Надо признаться, поначалу я отказывался,
дескать, «играющих тренеров не бывает», но когда увидел, как
поставлено там дело, согласился. Время работы в академии
и мои выступления предусматриваются составлением программы
занятий. А переезды в Европе осуществляются очень просто,
сел в поезд вечером в Париже, к утру ты уже в Мадриде.

— Говорят, вы не первый раз в Иркутске?

— Вот теперь бы я сказал, что в первый. Бывал когда-то
лет двадцать назад, когда еще учился и у меня не было
моего инструмента. Я и сейчас учусь, до сих пор пользуюсь
уроками Ойстраха, которые очень помогают. Я считаю,
что человек, перестающий учиться, перестает развиваться,
штопором идет вниз. Тем более играть на таком инструменте
и популяризировать его — это большая ответственность.

— Как складывалась ваша карьера после окончания консерватории?

— 1974 году умер Ойстрах и со мной очень быстро расправились
в Москве. Отправили работать в
филармонии таких городов, как Владимир и Рязань. Кстати,
это принесло очень большую пользу и школу. Попробуйте
в половине восьмого утра в двадцатиградусный мороз
поиграть для доярок на ферме! Попробуйте убедить их
в том, что классическая музыка лучшее из того, что они
слышали ранее. После подобных выступлений не страшны
никакие «Концерт Гебау» в Амстердаме или «Карнеги холл».
Я прошел трудную школу и, можно сказать, закален самой
жизнью. Но, с другой стороны, зачем нужны музыканту
такие мучения? Давид Иосифович Ойстрах советовал нам
при возможности уезжать.

— Многие последовали его совету?

— Из моих однокурсников Виктор Третьяков сейчас живет
в Кельне, Лиана Исакадзе в Гамбурге, правда, вернулся
Гидон Кремер. Выпускников консерватории я встречал даже
в Австралии. Как не уехать, если профессура высочайшего
уровня в Москве сегодня получает сорок-пятьдесят долларов
в месяц, а рядом в навороченных машинах ездят якобы
музыканты. За что? Дело не в деньгах, но и в них тоже,
в условиях для работы. Поэтому есть отторжение, временное,
я бы сказал, но все же отторжение.

— Многие музыканты, уезжая на Запад, говорят, что лучших
слушателей, чем в России, они не встречали. Как считаете
вы?

— В России играть, конечно, много интереснее. Но сегодня
не уступает и Америка, о которой говорят, что безкультурная,
предназначенная только для бизнеса. Да, в ней живут
в основном деловые люди, но… залы переполнены. Последний
раз я играл в «Эври Фишер Хилле» — Линкольнцентра —
огромнейший, потрясающий зал, рассчитанный на три тысячи
мест, он был переполнен и я не увидел никого в джинсах
или майке. Все одеты в вечерние туалеты. В Европе, особенно
во Франции, этого нет. Стиль определился, и менять его
они не собираются. В России остался определенный контингент
слушателей — настоящих поклонников классической музыки,
с открытыми лицами, горящими глазами, таких больше не
встретишь нигде. Есть, конечно, и определенный процент
людей, исповедующих другую культуру, но это их жизнь,
к которой мы не имеем никакого отношения.

— Если бы Россия сегодня жила на одном уровне с Европой,
какое бы место жительства вы выбрали и где бы предпочитали
играть?

— Я отвечу по двум параграфам. Первое: все мы знаем
Ореста Кипренского, похороненного в Италии, который
говорил, что Отечеству можно служить везде. Второе:
я жду время, когда свой российский паспорт смогу показывать
с гордостью. На Западе — человек я временный, где удобно,
там и живу. Хотя, надо признаться, что жить в Париже
тоже не просто.

— Как возникла идея проведения концертов в Иркутске?

— Я отказывался не раз от выступлений в Москве, там
сейчас много псевдозападной публики, воспитанной на
пепси и коле. И почему-то очень захотел приехать в Сибирь.
Я понимал, что все не просто, у каждой филармонии свои
планы, концерты, расписанные на несколько месяцев вперед.
Но я уперся: должен ехать! Представляете,
это было всего месяц тому назад. Организация блестящая,
на каждом концерте я стараюсь играть с умением, воспитанном
моим учителем — Давидом Ойстрахом. Мне хотелось бы
выразить искреннюю благодарность организаторам и,
конечно, директору иркутской филармонии Игорю Духовному,
который сделал все, чтобы мое пребывание в Иркутске
стало беспроблемным.

— С оркестром тоже не было проблем?

— Музыканты у вас великолепные. От Урала до Дальнего
Востока Иркутский симфонический оркестр считается лучшим,
и я имел честь удостовериться в этом.

При расставании Сергей Калинин с уверенностью сказал:
«До свидания». Он убежден, что через сезон он сможет
вновь приехать в Иркутск. Мы будем ждать его концертов,
наш город достоин того, чтобы в нем работали музыканты,
представляющие высочайший исполнительский уровень
классического искусства.