«Ты чурочки мне оставь»

Не будь революции, не было бы на Ольхоне Николая Ревякина. Ему было 18 лет, когда он окончил Курумчинское двуклассное училище, а в иркутской гимназии проучился только год. Революция, армия, Ревякин – активист ликбеза. Жажда учиться его преследовала всю жизнь. Он по крохам «добирал» то, что не успел в юности. «Дед просто запоем читал, любил редкие книги, – вспоминает внук. – Найдёт в «Букинисте» или ещё где-то – и не оторвать. В основном это книги по истории завоевания Сибири, заселения Ольхона. Он очень хорошо знал историю заселения острова, умел рассказывать. Мы тогда не могли оценить всего этого, надо было за ним записывать». 

До хужирской школы Ревякин учительствовал в Оёке, Куртуне, Еланцах, Ташкае, Курети, Черноруде. Сельский учитель должен был уметь всё: пахать, боронить, косить, рубить дрова. Впрочем, Ревякин был из крестьян, так что привычка была. «Дед был очень мягкий, весёлый человек, – говорит Игорь Баянов. – Нос не вешал, а ведь у него была большая семья – несколько дочерей и сыновей. Никогда не жаловался. Работал он много, пока ещё был в силе. Он уже в почтенном возрасте не мог, чтобы не «размяться» во дворе. Так и говорил мне: «Дрова пилишь, ты чурочки мне оставь, я их сам потом поколю». Я ему оставлю немного хороших, без сучков. Он пойдёт, две чурочки расколет и говорит: «Всё, мне хватит».

В Хужир Николай Ревякин приехал в 1944-м, а уже в начале 50-х там появился краеведческий кружок. Вместе с детьми он обошёл весь Ольхон, исследовал более 20 стоянок древних людей. Сейчас в его музее более пяти тысяч экспонатов. Коллекции по археологии, нумизматике, этнографии, флоре, фауне. На особой витрине – его письма к академику Владимиру Обручеву и Обручева к Ревякину. Они вели переписку – академик с мировым именем и скромный провинциальный учитель. Рядом письмо академика Алексея Окладникова. К нему ниткой пришит подарок – нефритовый диск с Шаманки. Сельский учитель был действительным членом Русского географического общества. Когда Ревякин уже сам не мог ходить в дальние экспедиции, он посылал старшеклассников. И уже они несли в музей находки. Сам Николай Ревякин, когда для музея построили отдельное здание, назвал его именем Владимира Обручева, но потомки переименовали его в музей имени Ревякина.

«Когда дед стал совсем уже пожилым, музей не мог содержать, денег на это никто не давал, всё на одних плечах, к его находкам стали проявлять интерес не очень честные люди, – вспоминает Игорь Баянов. – Стали подворовывать экспонаты, исчезли очень ценные. Ведь у деда всё на доверии было». Но музей пережил и время воров, и «сумерки» 90-х, когда на острове не было электричества. Долго и трудно, как говорит Игорь Баянов, добивались финансирования по линии региона, чтобы музей стал филиалом областного краеведческого. И музей выжил. Одна из дочерей Николая Ревякина, Капитолина, до сих пор в Хужире. Когда Ревякину стало совсем трудно, она взяла на себя музей. Ей сейчас 70 лет, возможно, музей перейдёт к её дочке. Это уже семейное дело. Бюст Николая Ревякина, который сейчас стоит в музее, сделан в долг. 

«Моим родным не удалось ничего сделать на региональном уровне, потому мне пришлось заниматься бюстом в Москве, – говорит Игорь Александрович. – Дед это заслужил. Он был человеком очень скромным, но для Ольхона сделал много. Так пусть если не от региона, то хотя бы от родных будет ему память». Сейчас мечта Игоря Баянова – создать «полярную» экспозицию не только в музее Хужира, но и в Иркутске. Все основания для этого есть, считает Почётный полярник. 

Забытый Папанин

Игорь Александрович пришёл в редакцию с целой пачкой фотографий. На чёрно-белых снимках штампы: «Северный полюс». «Девять с половиной месяцев – Арктика, два с половиной – отпуск, и так двадцать четыре раза», – говорит он. Баянов – один из последних, кто получил звание Почётного полярника. В 2009 году в России вручили только два таких знака: все работы в Арктике свёрнуты, а в Антарктиде только-только начинают разворачиваться после длительного 20-летнего перерыва. Всё просто: нет работы –  нет полярника. А когда-то полярники на мысе Шмидта или в Тикси получали до тысячи рублей в месяц против стандартных советских 120 рублей. За особые условия работы. 

– Я жил с семьёй в посёлке Черский, это в устье Колымы, где-то пятнадцать тысяч жителей. По тем временам считалось, что Черский – это северный Сочи. Там не бывает сильной пурги и 300 дней в году солнечная погода. Почему там и сделали главную базу полярной авиации: в любой момент можно не только вылететь, но и прилететь. А вот в Тикси зима очень суровая, там бывают жуткие метели. Неделями самолёты не могут вылететь. Примерно как на Шмидте. На мысе Шмидта двухэтажные дома заносит полностью. Только трубы торчат. Люди прокапывают себе лопатой выход для дверей. 

В Черском у меня было в подчинении 50–70 экипажей на самолётах разных типов. Моя задача была составить план полётов на каждые сутки. А ведь мы летали ещё и в Арктику, на дрейфующие острова, станции. А там погоды вообще не бывает, надо «окна» ловить. И всё это лежит на командире. Мы сотрудничали в основном с НИИ Арктики и Антарктики, высаживали их экспедиции. Проводили караваны судов Главсевморпути, шедшие для ледовой разведки. В Советском Союзе всё это было под эгидой Минобороны или погранвойск. Работали мы в тех зонах, где гражданские лица свободно перемещаться не могли – только по пропускам. 

«Вот смотрите, это льдина дрейфует, на ней станция, около сорока человек, – показывает Игорь Александрович на старенькое фото. – Вот медвежонка мы поймали. Куда его девать-то? Он же маленький, погибнет. А это я сам снимал, как белый медведь бросился  на собаку. Он прыгает очень далеко, вот в чём опасность. Медведь зацепил её тогда, собака погибла. А я снимал с десяти метров. Страшно было, потому что нельзя угадать – то ли на собаку кинется, то ли на тебя. Почему и карабин в руках всегда. На станции же есть свалка, медведей она и притягивает». 

– Зачем вам Арктика ещё и на пенсии? 

– Наши люди уходят, их становится всё меньше и меньше. Года четыре назад мы собрались в Ассоциации полярников России и прикинули, какие у нас важные юбилеи. Пришли к выводу, что надо серьёзно работать. Вот скажите, в 2007 году какой был юбилей?

– Не знаю. 

– Вот видите. В 2007 году было семьдесят лет высадки первой полярной экспедиции на Северный полюс под руководством Ивана Папанина. До того как мы занялись этим вопросом, ни памятника, ни бюста у Папанина на территории всей России не было. Был Институт биологии внутренних вод им. И.Д. Папанина РАН и небольшой музей при нём в Ярославской области. В Москве – ничего. А ведь Папанин поднял славу страны на недосягаемую высоту. На главной площади научного посёлка мы и установили единственный в стране бюст Папанину. А в 2009 году было 75 лет учреждения звания Героя Советского Союза. В 1934 году этим званием впервые наградили полярных лётчиков, спасших со льдины челюскинцев. Их пароход раздавило льдами в Чукотском море. Вместе с ассоциацией Героев СССР мы придумали проект «Первые Герои Советского Союза». Их, первых лётчиков, было семь. Каждому мы хотим посвятить экспозицию в Центральном музее Великой Отечественной войны на Поклонной горе. Сейчас там установлены только три бюста. Первым был бюст Николая Каманина, Героя Советского Союза под номером два. Второй – Сигизмунда Леваневского, Героя под номером четыре. 

Судьба Леваневского сама по себе целая трагедия. В 1937 году он на самолёте ДБ-А с экипажем отправился в  трансполярный перелёт Москва – Северный полюс – США. Леваневский испытывал новую машину – дальний стратегический бомбардировщик. Было личное поручение Сталина доставить в США дипломатический груз. Но 13 августа в районе Северного полюса машина исчезла. Папанин с Кренкелем (радистом дрейфующей полярной станции. – Авт.) слышали их по радио. Но через полчаса связь прервалась, и самолёт исчез навсегда. До сих пор не могут найти ни останков людей, ни машины. Долгое время о Леваневском было не принято официально упоминать. Когда устанавливали бюст, мы там, на Поклонной горе, назвали поимённо весь экипаж испытателей с 22-го московского авиационного завода. А третий из бюстов установили не лётчику, но не менее известному человеку – академику, метеорологу и геофизику Евгению Фёдорову, участнику экспедиции Папанина. 

– Вы считаете, что все эти имена сейчас реально кому-то нужны? 

– Тем, кто понимает, нужны. Наш проект поддерживают Герой России, пилот «Мира-2» Евгений Черняев, дважды Герой Советского Союза, лётчик-космонавт Виталий Савиных, генерал-полковник авиации Василий Решетников (кстати, его родной дядя, Фёдор Решетников, был художником на пароходе «Челюскин»), министр МЧС Сергей Шойгу, министр Роскомгидромета Александр Фролов, вице-президент РАН, курирующий Арктику, Николай Лаверов, сын радиста Эрнста Кренкеля Теодор Кренкель и дочь Чкалова, и космонавт, дважды Герой Советского Союза Борис Волынов (кстати, родом из вашего города Черемхова), генеральный конструктор фирмы Илюшина Генрих Новожилов, генерал-лейтенант авиации Степан Микоян, дважды Герой Советского Союза ещё с войны, военный лётчик генерал-полковник Михаил Одинцов. И ещё много людей. 

Николай Ревякин и его «команда краеведов» отправляются в очередную экспедицию по Ольхону

Четверо из семи

– Какое отношение ваш проект имеет к Иркутску?

– Прямое. Из семи первых Героев СССР четверо были вовлечены в спасательную экспедицию челюскинцев именно отсюда, из Восточной Сибири. Эти лётчики прошли основную подготовку на трассе Иркутск – Якутск. В начале 30-х годов здесь была гидролиния. Самолёты садились прямо на воду и с воды взлетали. Дальше они шли через Качуг, Жигалово, Усть-Кут, Киренск на Якутск. Все посадки вдоль Лены были тоже на воду. Здесь свой первый опыт получили Василий Молоков, Герой Советского Союза под номером три, Анатолий Ляпидевский, Герой номер один, Маврикий Слепнев, пятый Герой Советского Союза, и Иван Доронин, номер семь. Большая часть проекта, которым мы занимаемся в Москве, корни-то здесь имеет, в Иркутске.

Вот что вспоминал  в своей книге «Колымская землица» Сергей Обручев: «… Из Иркутска в Якутск только что установлено воздушное сообщение. Первый самолёт вылетел в Якутск 5 февраля [1929], а 14 вылетает второй. Это новая машина, только 13 декабря вышедшая из мастерских Юнкерса. Накануне отлёта закончена её сборка, и я присутствую при её испытании на берегу Ангары… затем мы слышим, как по крылу тяжело взбираются два медведя – пилот М. Слепнев и бортмеханик И. Эренпрейс». «Крепкий, как дуб», Иван Доронин летал вторым пилотом в экипаже одного из основателей отечественной полярной авиации Бориса Чухновского. А с начала 30-х был переведён на линию Иркутск – Якутск. Он первым долетел из Якутска в Иркутск за один день, первым установил воздушную связь Якутска с посёлком золотодобытчиков Среднекан на Колыме. 

«Следующий бюст, который мы хотим установить на Поклонной горе, – Михаилу Водопьянову, Герою Советского Союза под номером шесть. В его биографии есть один занимательный момент», –  рассказал Игорь Баянов. В феврале 1933 года при испытательном полёте из Москвы до Петропавловска-Камчатского самолёт Водопьянова попал в непогоду над Байкалом. Сказалось и переутомление лётчика. Байкал был самым опасным участком пути, а Водопьянову хотелось наверстать время, упущенное в перелёте от Омска до Новосибирска. 

Как вспоминал сам лётчик, он на мгновение забылся, машина вошла в пологий штопор, вывести из которого её уже было невозможно. Самолёт упал на лёд и разбился. Бортмеханик Серёгин погиб, а Водопьянов получил тяжелейшие травмы, врачи потом наложили 36 швов на голову. Это было недалеко от железнодорожной станции Мысовая. Железнодорожники увидели человека, бессмысленно бродящего вокруг разрушенной машины. Лётчика кое-как подняли на ноги медики. А он, оправившись, снова совершил перелёт на самолёте «Сталь-2» до Иркутска. А уже в 1934 году сам попросился на спасение челюскинцев.

«Каким потрясающим здоровьем обладал человек, а мужество какое! – говорит Игорь Баянов. – А ведь в ваших музеях вряд ли что-то о нём есть». Нет ничего в Иркутске и об Иване Доронине. 14 июня 1934 года горсовет депутатов трудящихся Иркутска постановил присвоить средней школе №4 его имя и переименовать улицу Дёгтевскую в улицу Доронина. Сейчас улицы Доронина есть в Астрахани, Москве, Севастополе. А в Иркутске его улицу взяли и переназвали. В Российскую.      

– В Иркутске вы собираетесь ставить бюсты?

– Это очень дорогостоящее дело. Бюст Леваневского нам, к примеру, оплатил комитет по культуре Санкт-Петербурга. Денег не хватает. Я бы очень хотел, чтобы небольшую часть средств нам помогли собрать в Иркутске. На тех людей, которые здесь начинали работать. Если Иркутская область откликнется, то мы можем разработать проект, чтобы копии бюстов на Поклонной горе остались в Иркутске. Мы впишем золотыми буквами на всю страну тех людей, кто нам в этом деле помогал. Стоимость одного бюста по смете 382 тысячи рублей. Но если нужно будет сделать копии для Иркутской области, то мы сделаем. И Молокова, и Доронина, и Ляпидевского. Можно сделать у вас небольшой мемориал лётчикам, которые начинали осваивать первые трассы Восточной Сибири, и там разместить бюсты. Было бы желание! В Якутске, кстати, отсчёт деятельности и полярной, и гражданской авиации идёт с октября 1925 года. В этом году будет 85 лет авиации Якутии. Там намечаются большие торжества, нашу ассоциацию туда уже пригласили. А вот в Иркутске я даже и не знаю, будет ли что-то?

– Нет, мне кажется, ничего не будет.  

– Но ведь в Якутск авиация пришла именно с Иркутска! 

– У нас тут и Миль, и Камов родились. Милю есть мемориальная доска, Камову – вообще ничего. 

– У нас есть художественная мастерская, где скульптор Александр Казачок занимается подготовкой этих бюстов. Если у вас здесь возникнут необходимые условия для того, чтобы развить тему Камова или Миля, мы готовы расширить свой проект и включиться в эту работу. 

Смотрю на него и не понимаю. Почему человеку, который живёт за пять тысяч километров, иркутская память так важна. А людям, которые здесь живут, – всё равно. Москвич сидит и убеждает иркутян, что им стоит пошевелить пальцем ради их собственной славы. Игорь Баянов считает, что сильно походит на деда. «Мы все очень по характеру на него смахиваем, – говорит он. – Дело даже не в настойчивости. Мы никогда ни у кого ничего не требуем, но медленно и уверенно нажимаем. Пока противник не сдаётся». 

Сейчас потомки Ревякина расселились от Ольхона до Ванкувера. Старший сын ольхонского краеведа, Виктор, когда-то служил в военно-морском флоте, работал на радиостанции в Хужире. Второй сын, Пётр, жил в Узуре на метеостанции, потом в Магаданской области, затем в Подмосковье. Старшая дочь, мама Игоря Баянова, поселилась в Усть-Куте, её сын добрался до Арктики. Внуки живут в Иркутске, Ангарске, на Сахалине, в Москве. Среди потомков Николая Ревякина – машинисты электровоза,  врачи, специалисты по IT-технологиям, строители. «В Ванкувере живёт прямой внук, мой двоюродный брат, он крупный специалист Microsoft, а моя двоюродная сестра уже более 20 лет в Колумбии», – говорит Игорь Баянов. Сейчас он опять в Москве. Иркутск может почивать спокойно. Если город не откликнется, его не скоро вновь потревожат «полярными» идеями.