С 1995 года — вице-президент Иркутской областной Польской
культурной автономии «Огниво»; избран председателем
научной комиссии совета конгресса поляков в России. Отмечен
государственными и общественными наградами Республики
Польша — в частности, орденом «Золотой крест заслуги», имеет
звание «Заслуженный деятель польской культуры» и первым
среди иностранцев удостоен медали имени Виктора
Годлевского (за исследования и популяризацию знаний о польских
естествоиспытателях в Сибири).

Наша встреча с профессором, известным историком-полонистом,
состоялась незадолго до его 60-летнего юбилея в стенах
факультета, порог которого он впервые, абитуриентом, переступил в
1962 году.

— Болеслав Сергеевич, после школы вы избрали истфак. Что
определило ваш выбор? Интерес к предмету или, может,
пример вашего отца Сергея Владимировича Шостаковича,
крупного ученого-историка и юриста-международника?

— В решении поступать на исторический окончательно утвердился перед
самым окончанием школы. Этот предмет вела у нас Зинаида
Владимировна Эпштейн. Педагог от бога, неформально, талантливо
строившая каждый свой урок, учила не запоминать, а думать. Она
же организовала лекторскую группу при школе, и мы, ее активные
участники, начинали воспринимать действительность в неразрывной
связи с прошлым, с верой в будущее. И,
конечно, пример отца, его влияние, безусловно, помогли определить
мой выбор.

— В вашей студенческой биографии есть год учебы на
историческом факультете МГУ. Что это был за год?

— Это результат очередного непродуманного эксперимента
отечественного образования: пятилетка в четыре года. В 1962 на
историческом факультете ввели четырехлетний
срок обучения. Естественно, за счет ряда очень важных предметов. И
заманчивой показалась идея, пришедшая из столицы: иногородних
хорошо успевающих студентов истфака зачислять в МГУ. Перевелся,
сдавал экзамены и зачеты по предметам, «вычеркнутым» в Иркутске.
И каждый раз объяснял очередному преподавателю,
что «хвост» не результат студенческой моей нерадивости, а
итог несоответствия программ двух вузов. Готовили же нашу
группу как будущих преподавателей для спецшкол с иностранным
языком, углубленный четырехлетний курс которого следовало
одолеть за год. Вернулся в Иркутск практически
к защите диплома.

— И тема его была первым шагом на пути ученого-полониста?

— Отнюдь… С первого курса определялся в направлении —
интересовало и то, и другое, и третье… На каком-то витке меня
привлекла американистика: я работал у Владимира Владимировича
Ярового — готовил учебный цикл «История американской
конституции», заинтересовался, выбрал как тему дипломной
работы. И в аспирантуру пошел с этой же темой. Но к этому
времени… В результате охлаждения отношений между нашими странами с
американистикой мне пришлось расстаться. Мягко говоря,
«отсоветовали» продолжать над ней работу. Монополия же на эту
тематику была передана московским специалистам. В пределах
дозволенного, разумеется.

— Мне доводилось слышать, что на выбор вашей «польской
темы» определяющим образом повлияли ваши родовые корни,
берущие начало в этой стране. Насколько это соответствует
действительности?

— Не определяющим, а скорее — определенным образом. С детства знал,
откуда идут корни Шостаковичей, перенесенные сюда прадедом,
сосланным в Сибирь в позапрошлом веке. Польского языка,
разумеется, тогда не знал. В Польше впервые побывал в 1963
году в качестве туриста. Как пришел к этой теме? Неожиданно и с
подачи А.Б. Аристова, который в то время был послом в Польше. Он
посоветовал первому секретарю обкома Щетинину, с которым
дружил, привлечь молодых специалистов-историков к теме «Поляки
в Сибири». По сути, это был социальный заказ, работа над которым
для меня начиналась с нулевой отметки. И это, оказалось,
колоссальная тема. Тема на всю жизнь.

— Кто был вашим научным руководителем в период работы над
диссертацией?

— В университете у меня был замечательный учитель —
профессор Федор Александрович Кудрявцев. Выпускник дореволюционной
гимназии, обладающий широким кругозором, он владел
несколькими иностранными языками. Будучи специалистом
отечественной истории, он читал нам курс истории южных и
западных славян. Потом стал руководителем моей кандидатской
диссертации «Поляки в Сибири в 1870 -1890 годы». Кстати, его дипломная тема
была посвящена восстанию поляков, сосланных в Сибирь на
строительство Кругобайкальского тракта.

Вторым неофициальным руководителем был отец, энциклопедист
во всех направлениях. Я постепенно врастал в тему. А дальше
накапливался опыт. В том числе и от
столкновения с подводными камнями — запретными темами.
Какими, спрашиваете?
В частности — история церкви, католицизма.
Слышали о ссыльном Вацлаве Серошевском? У нас его
дореволюционных изданий полно: повести, рассказы. Его труд
«Якуты» считается непревзойденным образцом этнографической
монографии. После революции уехал в Польшу, поддерживал
контакты с Юзефом Пилсудским. Этим и провинился, стал врагом.

— С кем из польских коллег установлена прочная
творческая связь? Что вы можете сказать о результатах
совместной работы?

— Своих польских коллег я стал привлекать к совместной работе
после выпуска «Сибирской ссылки». В частности, интересна работа
Виктории Сливовской, посвященная женам польских ссыльных. Ее я
знал раньше — мы принимали участие в подготовке московских академических
серийных изданий по тематике освободительного движения
девятнадцатого века. Есть у нас и совместные труды, которые были
опубликованы в советско-польских изданиях.

Что касается планов, то буду продолжать
свою тему. Это колоссальная работа, по сути, безграничная. Какой
бы новый раздел ни появлялся, он обрастает
материалами, интригует «белыми пятнами», каждое из которых
хочется разгадать.