Многословие дороговато обходится

Февраль 1907 года начался в семье Прудниковых с двух приказов. По первому глава семейства Иннокентий Фрументьевич получал наградные – за то, что обнаружил неисправные рельсы и тем самым предотвратил несколько катастроф. Вторым приказом его сын Лавр Иннокентьевич подвергался денежному взысканию – за «загромождение железнодорожного телеграфа многословными и не имеющими срочного характера телеграммами». 

На Забайкальской дороге едва ли не каждый день объявлялись выговоры, строгие выговоры, но рублём не били уже давно – пожалуй, ещё с середины японской войны, когда начали задерживать жалованье. Поэтому Лавр удивился и даже обиделся за свои «неправильные телеграммы». Раздражение по привычке выплеснул на отца: три премиальных рубля, полученных Иннокентием Фрументьевичем, были всячески высмеяны. Напрасно отец оправдывался за начальство, припоминал, что «вот ведь и подрядчикам нынче не платят, и в кассе общества потребителей не найдётся и ста рублей. С 1 января сократили начальника отделения и трёх ревизоров, а мне, сторожу путевому, мало того, что заплатили, но и сверх жалованья положили ещё три рубля!». 

Феоктиста молчала, но всем видом показывала, что поддерживает отца. Брат кривился и развивал модные мысли про «эксплуатацию рабов бессловесных». 

Хочу жить поближе к «Луне»

Лавр, от рождения пересмешник и задира, в 1905 году только чудом не угодил в забастовщики: летом он сильно повредил себе ногу и, даже выписавшись из больницы, ещё долго не смог выходить на улицу. А за это время арестовали и выслали многих его приятелей. Лавр чувствовал себя очень неловко, ругал «чёртову реакцию». Но после согласился, что лишь благодаря этой самой «реакции» и досталось ему место уволенного железнодорожного телеграфиста. 

Конечно, здесь нужен был куда более грамотный человек, и Феоктиста вызвалась заниматься с братом по вечерам. Однако Лавр наотрез отказался «взять помощь от мелюзги» – и вот оно, первое денежное взыскание. Разумеется, не последнее, а ведь Лавр уже всем объявил, что скоро выгодно женится и построится на свободных землях неподалёку от дачи «Луна». 

Иннокентий Фрументьевич резонно возражал, что между дачей «Луна» и циклодромом ещё не нарезались участки, управа не объявляла торги, но Лавр горячился, кричал: «А другие-то строятся – и ничего себе, сходит с рук, иные дома уже наполовину возведены!»

«Портсигар возьмёт, а 50 рублей не заплатит!»

В общем, как ни хотелось Феоктисте рассказать о находке, отцу и брату было явно не до неё, и только в конце недели, когда всё успокоилось, она выложила на стол «Иркутские губернские ведомости», а поверх них – серебряный портсигар, аккурат под объявлением: «На пути из зимнего сада «Полярная звезда» в гостиницу «Метрополь» утерян большой серебряный портсигар с монограммой «ИА» и факсимиле. Нашедшего просят доставить швейцару гостиницы «Метрополь». Будет выдано 50 руб. вознаграждения».

На какое-то время в комнате стало тихо. Иннокентий Фрументьевич с интересом посматривал на дочь, Лавр изумлённо переводил глаза с портсигара на объявление. А потом вдруг взорвался:

– Швейцар – он портсигар возьмёт, а 50 рублей утаит! Нет, тут деньги надо прежде забрать, а потом уже отдавать портсигар. Или вовсе себе оставить, ежели что… 

Иннокентий Фрументьевич притушил папиросу и сказал, как о чём-то решённом:

– До «Метрополя» недалеко. Прогуляемся. Вместе. И хозяина непременно дождёмся. Но денег требовать мы не станем – потому как и не за что вроде. – И добавил, обращаясь уже к одной Феоктисте: – Но ежели станет настаивать, не отказывайся, бери. Чай, пока не имеешь постоянной работы.

Требуется лазаретная дама

Да, полгода после окончания фельдшерской школы Феоктиста Прудникова подменяла отпускников то в лечебнице Бергмана, то в Иаково-Александринской общине, но этот случайный заработок не давал пока видов на будущее. А 50 рублей, обещанные хозяином портсигара, составляли почти что двухмесячное жалованье, и Феоктиста с надеждой отправилась с родственниками в «Метрополь». 

Господина А.И. пришлось ждать очень долго, но зато он оказался на этот раз трезв и без промедления от-считал ассигнации. Кстати, он не сказал им ни слова, лишь оглядел рассеянным и чуть презрительным взглядом. Феоктиста приобиделась было, но ненадолго: дома, второй раз просмотрев газету, она обнаружила и ещё одно, страшно важное объявление: духовное училище приглашало фельдшериц занять место лазаретной дамы! Правда, заявления принимались в срок до 1 февраля, но то ли текст набран был слишком мелко, то ли Феоктисте опять повезло, только встретили её очень тепло. А после собеседования положили жалованье 30 рублей в месяц – при готовом отоплении, освещении и столе, равно как и квартире, сухой и светлой. 

Просочатся – и пусть!

Так почти в одночасье Феоктиста из обузы для брата и отца превратилась в самостоятельную и, как сейчас говорят, перспективную барышню. Самое же главное – у неё теперь появлялась возможность отказать своему пожилому жениху Францу Фабиановичу Вильфортому, отбывавшему ссылку где-то в Балаганском уезде. Он был давним знакомцем отца, слыл за честного человека и очень хотел заполучить домашнюю фельдшерицу. 

Вообще-то Феоктиста мечтала стать ревизором на железной дороге, но отец её вовремя отговорил. Он будто чувствовал, что в канун нынешнего, 1907 года циркуляром министерства путей сообщения ограничат число служащих женщин только лишь десятью процентами. 

– Конечно, близкие родственницы всё равно просочатся, но ведь даже если их и оставить за штатом, всё равно голодным не станет сытней, – рассуждал Иннокентий Фрументьевич.

Женский вопрос от Виноградова

 Феоктиста не спорила, но про себя сомневалась – и лишь теперь, оказавшись на положении лазаретной дамы, впервые подумала, что отец, может быть, и прав. Вся жизнь её разом переменилась: даже педагоги обращались к ней по имени-отчеству, что уж говорить о прислуге и учениках, ловивших, можно сказать, каждое её слово. И вечера теперь проходили совсем-совсем по-другому; недавно, например, она ездила в Общественное собрание на лекцию «Женский вопрос» Александра Ивановича Виноградова, кандидата естественных наук Императорского Петербургского университета. Сначала он «предпринял исторический экскурс», потом, как и обещалось в афише, «представил задачи мужчин и женщин в деле достижения равноправия».

 Сказать по правде, поняла Феоктиста не всё, но не это теперь было главным, а то, что она не боялась уже позднего возвращения с лекции – потому что могла позволить себе потратиться на извозчика. 

В таких приятных мыслях и пролетели почти две недели, прежде чем Феоктиста засобиралась к родным. Отец опередил её. Он принёс варенье из их садика и, лишь напившись чаю и похвалив комнату, сообщил:

– У нашего Лавра опять взыскание…

– Так и уволить могут! – встревожилась Феоктиста.

«Вот, в участок надумал идти»

– Он уже уволился с телеграфа. Кондуктором определился на линию. – Отец помолчал. – Но и здесь со всеми успел перессориться. Дня четыре назад и вовсе исчез, а вчера заявился с какими-то подозрительными приятелями. И вот что ещё: на нём было новое пальто с бобровым (!) воротником…

Феоктиста, теперь читавшая все газеты, достала свежий номер «Губернских ведомостей» и в хронике происшествий почти сразу нашла: «5 февраля в доме Плетюхина из конторы нотариуса с коридорной вешалки неизвестными злоумышленниками совершена кража пальто на хорьковом меху с бобровым воротником. Принадлежит оно верхоленскому мещанину Александру Ефимовичу Зеликсону». 

Уходя, Иннокентий Фрументьевич обернулся с порога:

– Я сейчас в участок пойду. – Он немного помолчал. – Это чтобы ты знала, что фамилию нашу неплохо бы и сменить. Может, встретишь порядочного человека. Думаю, встретишь – ты ведь у нас везучая! 

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников библиотеки Иркутского государственного университета.