С университетом отца, по его собственным словам, связывало более полувека, а количество студентов, которые у него учились, исчислялось тысячами. Сам он, шутя, сравнивал их по численности с полковым воинским подразделением. 

Я не раз был свидетелем его встреч на улицах, когда в ответ на приветствие звучала фраза: «Извините, не припоминаю, но ваше лицо мне знакомо! Вы когда у меня учились и как ваша девичья фамилия?» После того как звучали даты и фамилии, по мгновенной, лишь ему ведомой ассоциации назывались имя-отчество встреченного собеседника, фамилии однокурсников и другие не менее важные детали.

В университет он поступил в 1940 году, а летом 1941-го, успев к тому времени съездить в диалектологическую экспедицию (кстати, его дипломная работа, выполнявшаяся после возвращения из армии под руководством профессора Тропина, тоже была по диалектологии), был направлен для прохождения службы в Забайкалье, где и принимал впоследствии участие в военных действиях против Японии. К слову, там же вместе со Смирновым начинал свой фронтовой путь и известный университетский профессор-географ Анатолий Золотарёв.

Именно тогда Ростислав Смирнов активно проявил себя как журналист, работая в редакции дивизионной газеты. Любовь к журналистскому мастерству он пронёс через всю жизнь, считая своим долгом один-два раза в месяц печататься на страницах «Восточно-Сибирской правды» или «Советской молодёжи».

С газетными публикациями был связан целый ритуал, который включал в себя обязательное вычитывание вёрстки в полосе накануне выхода номера, утренний обход газетных киосков, покупку не менее десяти экземпляров для дарения друзьям и коллегам и звонок в бухгалтерию по поводу начисления гонорара.

 Когда отец получил в 1961 году членский билет Союза журналистов, он использовал его «на всю катушку». С прессой тогда считались, порой её даже побаивались, и Смирнов проникал с помощью этого документа в самые немыслимые сферы и успешно призывал к порядку нерадивых работников жилищно-коммунального хозяйства, транспорта, сервиса и торговли. 

В университете он закончил аспирантуру, работал над диссертацией по творчеству Александра Блока, защищённой под руководством Алексея Фёдоровича Абрамовича. Впоследствии, находясь в научных командировках в Москве и Ленинграде, порой на равных обсуждал блоковедческие проблемы с ведущими специалистами ИМЛИ и ИРЛИ.

Ленинградский поэт Всеволод 

Рождественский в начале 1950-х дал ему рекомендацию для встречи с Анной Ахматовой: «Она лучше меня расскажет вам о Блоке». Но Анна Андреевна в то время гостила в Москве у Ардовых, и желанная встреча, увы, не состоялась.

Со студенческих и аспирантских лет его связывала ничем не омрачаемая дружба с моим добрым наставником профессором Трушкиным. (На похоронах друга в августе 1996 года болезнь отца дала свой первый серьёзный звонок.)

До последних дней жизни он вёл душевные телефонные беседы с наставником многих поколений журналистов Владимиром Петровичем Владимирцевым, которого на одном из факультетских партсобраний одарил эпиграммой: 

«Нет, гений элоквеции не вымер,

Пока живёт Владимирцев 

Владимир!»

Пять лет заведовал кафедрой русской и зарубежной литературы. Испытывал искреннюю гордость за то, что именно в эти годы защитили диссертации такие замечательные педагоги, как Лидия Андреевна Азьмуко и Вероника Францевна Уляндро.

Впрочем, он всегда проявлял заинтересованное и доброжелательное отношение к успехам младших товарищей. В их числе и нынешние ведущие профессора факультета филологии и журналистики Анатолий Собенников и Ирина Плеханова:

«Коллегой можем мы гордиться,

Ирину открывая заново.

Со временем однофамильца 

Затмит нам юная Плеханова».

Отец поддерживал тёплые отношения и с преподавателями других факультетов. Как почётного гостя его принимали 23 Февраля полковники и подполковники военной кафедры. Много лет продолжалось общение с историками – отцом и сыном Шостаковичами, Семёном Ковалем, Николаем Щербаковым, Владимиром Свининым. Очень своеобразным был ракурс общения с профессором-математиком Владимиром Васильевым. Оба были заядлыми анекдотчиками и при встречах регулярно обменивались «свежатинкой».

Генетически тяготел Ростислав Иванович к биологам. Мой дед Иван Иванович (репрессированный в 1937 году) был выпускником МГУ, доцентом-почвоведом, основателем кафедры почвоведения в Пермском университете, где и по сей день хранят благодарную память о нём. Десятилетиями продолжалась дружба с профессором биофака и писателем-фантастом Львом Могилёвым.

Ещё один любопытный факт. 

Со школьных времён его тянуло к звёздам, за которыми он ходил наблюдать в университетскую обсерваторию, где его духовным наставником стал Алексей Александрович Каверин. «Слава мог бы быть хорошим астрономом» – именно так, с ударением на втором слоге, произносил это слово Каверин во время ежегодного прихода 14 октября к отцу на день рождения. Кстати, из увлечения астрономией берёт название и университетский литкружок «Аэлита», которым руководил отец. (Если кто не помнит, так звали жительницу Марса, героиню одноименного романа Алексея Толстого).

В 1950–1970-е годы отец с мамой (которую звали Пальмира Евлампь-евна) довольно часто бывали в иркутских театрах. С театром музыкальной комедии отец подружился, когда ему поручили вести у актёров кружок… марксизма-ленинизма. Он его и вёл. Слушателями, если я не ошибаюсь, были Николай Загурский, Николай Каширский, Вера Пясковская, Елена Волошина. В качестве «дивидендов» всегда выступали контрамарки на премьеры. 

А в драме он сохранял прекрасные отношения с Виталием Венгером и Виктором Егуновым. Последний какое-то время был его соседом в доме по улице Володарского…

Очень ценил детский журнал «Сибирячок» и его многолетнего главного редактора Светлану Асламову – выпускницу нашего факультета.

С интересом следил и за много-гранной деятельностью Фонда Александра Вампилова, возглавляемого неутомимой и безмерно обаятельной Галиной Солуяновой. Посчитал своим священным долгом откликнуться на посмертно изданные фондом «Записные книжки» Марка Сергеева, своего однокашника по университету и верного товарища по жизни, опубликовав рецензию на страницах «Восточки».

А как бы он порадовался, узнав, что на стенде вампиловского музея стоит подаренная ему юным А. Саниным (псевдоним Вампилова) книжка «Стечение обстоятельств» с автографом автора! Недавно мы побывали в открывшемся в августе музее с внучкой Светланкой, которой в школе уже объяснили, кто такой Вампилов, и она с благоговением смотрела на книжку из библиотеки своего прадеда.

Страсть к собиранию автографов – ещё один конёк Ростислава Смирнова. В его обширной библиотеке были автографы Константина Симонова и Булата Окуджавы, Евгения Евтушенко и украинского поэта Максима Рыльского.

С Рыльским отец состоял в переписке, так как успешно делал его переводы, одобренные самим автором.

В Доме писателей, что когда-то находился на улице 5-й Армии, он не пропускал ни одной «пятницы», так назывались еженедельные писательские «посиделки». Впоследствии неоднократно добрыми словами поминал старших товарищей – Георгия Маркова и Ивана Молчанова-Сибирского. На самих же «пятницах» любил дружески «пикироваться» с Марком Сергеевым и Юрием Самсоновым, другими соратниками по перу.

А своим любимым учеником называл Сергея Иоффе. Вот какой любопытный эпизод сохранили воспоминания отца: «У меня в шестьдесят третьем году вышла первая и, к сожалению, пока единственная книжка стихов и переводов «Юность сердца». Я зашёл в «Родник» (тогда был просто магазин Книготорга), чтобы взять мне положенные двадцать или двадцать пять авторских экземпляров, и в служебном помещении встретил Сергея Иоффе. Конечно, оба испытали большую радость от встречи, у меня тем более ещё такой повод, что книжка вышла. Достаю из папки один экземпляр и как-то экспромтом сразу же написалось у меня так: 

«Слово не всегда идёт в строку, 

 Труд порой бывает и мучителен. 

 Первенца дарю ученику 

С пожеланьем превзойти учителя».

Он любил путешествовать. Самолётов после одного неприятного инцидента боялся. Зато поезд называл «домом отдыха на колёсах». Во время одной из таких поездок и было написано стихотворение, которое считаю у него самым лучшим:

«Путешествие манило далью, 

Но, давно от графика отстав, 

Целый день ещё по Зауралью 

Медленно тащился наш состав.

Вдруг на неожиданной стоянке,

Спрыгнув с насыпи, среди кустов 

Девушка-соседка на полянке 

Нарвала большой букет цветов,

Просто, без смущенья улыбнулась: 

– Это – вам! – и часть мне подала. 

А в душе – студенческая юность 

Памятью тревожной ожила. 

Ночью что-то светлое приснилось. 

Приоткрыл глаза: в купе – цветы.

Нет, не полевым букетом – ты 

 Юностью со мною поделилась».

Как мне кажется, у него было два главных жизненных принципа. Один – серьёзный: «Иду с открытым сердцем к людям». Другой – шутливый: «Из всякого большого свинства можно вырезать маленький кусочек ветчины!»

Поразительный факт. Отец никогда не стремился лезть на глаза начальству. Любил при случае цитировать Грибоедова о «служении делу, а не лицам». И при этом был одинаково примечаем и почитаем Николаем Фомичом Лосевым и Анастасией Васильевной Калабиной, Юрием Павловичем Козловым и Фёдором Карловичем Шмидтом, сохранял ровные деловые отношения со всеми факультетскими деканами.

…За долгие годы работы в университете я уже привык к тому, что старшие коллеги при обмене приветствиями называют меня: «Ростислав Иванович». 

Честное слово, мне это только льстит!