– Журналистика, спорт, тренерская работа, клуб единоборств. Зачем так много?

– Для любого мужчины нормально, когда он стремится к преодолениям и подвигам, пусть даже маленьким – мусор вынести, за хлебом сходить, когда этого совсем не хочется. Потому что если мужик не  будет подвиги совершать, то он превратится в беззубого льва – будет жамкать дёснами:  «Вот в наше время…» Я жутко боюсь этого жамкающего льва и поэтому постоянно стараюсь что-то делать. У нас с ребятами, которые  со мной работают и тренируются, уже сформировалась такая «психология свершений».

– Во что она вылилась в 2014-м?

– Год был знаковый. Если говорить о спорте, то с февраля 2014-го мы провели ряд крупных региональных турниров, отработали механизм, сколотили команду. Всё это было репетицией перед чемпионатом России, который мы будем проводить в феврале.  Ещё мы начали обустраивать собственный зал. Помещение в районе «Баргузина» я купил ещё год назад, сегодня зал фактически готов, но  его открытие мы решили приурочить к чемпионату России: прилетят гости дорогие, и мы покажем, что у нас есть классный  специализированный зал, не хуже чем в Японии.  Летом мы запустили детский спортивный лагерь, с августа шла подготовка к чемпионату мира в Женеве, где мы  с Геной Голубчиковым каким-то чудом  заняли третье командное место. Гена – мой помощник и правая рука. Теперь я, кстати, знаю,  что это  такое – правая рука. Да и вообще ребята у нас молодые, креативные, талантливые, все рвутся что-то делать. 

– Но в вашем случае психология свершений, кажется, сформировалась раньше. В детстве вы ведь тоже совмещали скрипку с единоборствами?

– Я начал заниматься в музыкальной школе, а параллельно дзюдо. Однажды пришёл  на урок с забинтованными пальцами и сказал: «Не могу играть».  Моя учительница Нина Александровна,  с которой мы до сих пор общаемся, сказала: «Ладно, не играй, я сама поиграю».  Я тогда подумал: «Какая удача!» – и периодически перематывал здоровые пальцы.

– Удалось при таком подходе доучиться до конца? 

– Да. И хотя скрипку давно в руки не  брал, играть мне нравилось.  А вот  дзюдо пришлось бросить. Дзюдо нравилось мне, а скрипка – маме. Мама в итоге победила. И я её очень хорошо понимаю: наверное, каждая мама хотела бы видеть сына известным артистом, а не известным дзюдоистом. По крайней мере, тогда.

– Как дело дошло до карате?

– В 1990-1991 сняли запрет, хлынул поток информации. Тогда у меня были конфликты во дворе, и через день после того, как записался  в секцию, я сообщил что тем, этим и вон тем я  теперь выдерну ноги. На следующий день те, эти и вон те встретили меня, и я понял, что одного дня тренировок, наверное, маловато. Так пацаны сформировали  у меня серьёзность намерений.

– А что это за история про самодельных солдатиков, которых вы продавали по спекулятивной цене?

– Я вязал их  из цветной изоляционной проволоки, продавал по 10 копеек, а когда набирался рубль, ходил в видеосалон, где в маленьком телевизоре кое-как рассматривал китайских мастеров, слушал их вопли-крики, а во дворе был героем: смотрел «Дочь мастера кунг-фу» и даже мог что-то показать. Все были счастливы, а я снова вязал солдатиков, чтобы сходить ещё раз.

– Как долго длились киносеансы?

– Около года.  

– Как страстный любитель единоборств оказался в пединституте? Это мамина идея?

– Нет, моя. Во-первых, у нас династия педагогов. Во-вторых, всю жизнь я мечтал стать писателем и шёл в институт, чтобы научиться писать книги. Стихи я начал писать лет в семь, как только писать научился. И до сих пор пишу . Как меч нужно затачивать, чтобы он был рабочим, так и душу нужно тренировать, чтобы она была правильная и честная. В трактатах Бусидо говорится о том, что путь воина и путь поэта – один путь: путь справедливости и самопознания. 

– С таким подходом не было более амбициозных идей? Литинститут, например.

– Я тогда не знал, что существует Литинститут. Думал,  всё, что связано с  языком и литературой, мне поможет.  

– Не помогло?

– Мне помогла методика преподавания русского языка, которую я потом практически полностью переложил на методику преподавания карате. Кстати, наш преподаватель по методике Светлана Николаевна была жёстким человек. Думаю,  она могла бы и неплохим тренером стать (смеётся). А к поступлению в пединститут я готовился очень серьёзно. Я же двоечником был, учился в братском училище. Тогда его гордо называли высшим техническим лицеем. Специальность «бульдозерист строительно-дорожной машины». 

– Поработать по специальности успели?

– Начал, когда ещё в училище учился. Пошёл на практику на завод, всё было здорово, всё нравилось: это же техника. Но потом… 15-16 лет, девчонки начинаются, а у тебя мазут под ногтями, который ничто не берёт. Раньше же не было ничего: умывальник, уже чёрный кусок хозяйственного мыла и зубной порошок с щёткой. Этой щёткой и зубным порошком пользовались все работники завода, и хотя деньги для пацана были неплохие, я не хотел их так зарабатывать. 

– Когда вы начали заниматься тренерской работой?

– Давно, первые ученики были в 1998-м.

– Был какой-то страх,  переживания? Всё-таки дети – это ответственность.

– Тогда я особенно не заморачивался:  тренировал  так, как меня научили.  Сейчас, конечно, подхожу к этому более методично: перелопачиваю книги, посещаю курсы, чтобы делать всё грамотно и не навредить. А вообще, я не считаю себя тренером. Есть такое прекрасное понятия – сэнсэй, учитель. Это больше, чем тренер, не просто человек, который  сделает из тебя конфетку с кубиками пресса, а тот, кто научит использовать философию карате. 

– То есть работа с детьми выходит за пределы зала?

– Да, у нас регулярно какие-то страсти. Каждый возраст, который они проходят, – это отдельная песня. Есть, например, у нас Диана. Хороший спортсмен, но 14 лет стукнуло –  и всё. Переходный возраст, учёбу совсем запустила. Теперь мы  с мамой мы чуть ли не каждый день созваниваемся. 

– Сколько всего у вас учеников?

–  У меня лично человек 50, остальные  (всего в клубе около 300) тренируются у моих учеников.

– В начале 90-х карате было в моде. А теперь?

– Сейчас мозги и сердца молодых людей заняли смешанные боевые искусства. Это модная,  универсальная тема, хотя те, кто занимается единоборствами много лет, знают, что выигрывает не стиль и не направление, а мастер, чем бы он ни занимался. В трактатах  Бусидо, про которые я уже говорил, пишут: мастер чайной церемонии может выиграть мастера меча. Но лично я верю в философию и принципы карате, которые  работают везде – в бизнесе, личной жизни, журналистике, потому что  они не расходятся с общечеловеческой моралью, а, на­оборот, поддерживают её.

– Когда родилась идея создать клуб единоборств?

– В 2004-м я вышел из Национальной федерации карате и остался один, сам себе предоставленный. 

– Почему ушли?

–  Мы не нашли общий язык с моим замечательным и любимым сэнсэем. Я сложно поддаюсь давлению, начальников не очень люблю. Единственное исключение – начальник-женщина, а женщин я уважаю. 

– Так и не общаетесь?

– В 2010-м в аэропорту Белграда деваться было некуда – сели и поговорили, восстановили отношения. Я этому рад, потому что единоборства не могут быть без связки учитель – ученик. Сегодня я езжу к нему в гости, советуюсь. А тогда я ушёл и встал перед выбором, что делать дальше. Я искал себя как спортсмен, и не только в карате: начал активно заниматься джиу-джитсу, когда оно только-только входило в моду,  выступал на соревнованиях, ездил на семинары и был одним из первых, кто начал преподавать. Со временем я перешёл на смесь карате и бразильского джиу-джитсу. Официально клуб «Фудо-джитсу» зарегистрировал три года назад. С японского это переводится как «технология стабильности».  Для меня, как для человека, которому не хватает некой стабильности в жизни, это важно.

– В чём выражается эта нехватка?

– К своим 35 годам у меня многого нет: начиная от каких-то качеств, черт характера и заканчивая семьёй и детьми.  Я так был увлечён воспитанием чужих детей, что со­всем забыл о своих.

– Помимо детей и спорта есть ещё и журналистика. Взаимоотношения с ней когда начались?

– Тоже в 2004-м, когда ушёл из федерации. Это был правильный момент, потому что в такие моменты, как в детских сказках, появляются волшебные помощники. У меня он тоже появился – Макс Черненко, который меня привёл на канал. Потом я встретил других важных для меня людей – Олега Константинова, Наталью Меркулову. Они и учили меня журналистике. 

–  Что держит вас на  одном канале 10 лет?

– Сегодня журналистика для меня – это хобби. Деньги я зарабатываю в другом месте, мне не нужно думать, сколько заплатят за рекламный сюжет. Можно просто ходить на работу с удовольствием. И потом, лично мне кажется, что это большая глупость – перемещаться внутри города  с канала на канал. Проще внутри своей семьи найти  общий язык.

– Это говорит человек, который со своим учителем шесть лет не разговаривал.

– Молодо – зелено. Со временем мы всё равно всё понимаем.

– Журналистика помогает спортивным и организационным делам?

Как спортсмен Пётр называет ключевым для себя годом 2017-й.
После Всемирных игр свою карьеру он планирует завершать

– Да, я знакомлюсь с массой интересных людей, езжу по тренировкам, подсматриваю фишечки, которые потом использую в своём тренировочном процессе. Просто так этого нигде не найдёшь. За 10 лет я вообще потерял то место, где проходит граница между журналистикой и спортом. Иногда приезжаешь на интервью, например, к депутату. А он мне: «Ты что, Пётр, и правда двукратный чемпион мира?» Я говорю: «Да». И разговор у нас после этого складывается ровненько.

– В своих интервью вы говорите, что вам удаётся совмещать журналистику, спорт, теперь вот клуб единоборств. Но как?

– Я всем рассказываю, что всё отлично совмещается, но на самом деле ничего не совмещается:  одно в ущерб другому. И когда за тобой стоят 300 детей, их родителей, руководство федерации, спортсмены, результаты, ты начинаешь паниковать. Потому что у тебя помимо этого есть работа. И моему редактору Ольге Данильчик низкий поклон, потому что ни один нормальный редактор не стал бы терпеть постоянные опоздания на планёрки, на работу. 

– А вы сами довольны этим форматом?

– Как человек, который 10 лет отработал журналистом на  одном канале, я могу сказать: так журналистику делать нельзя. Для того чтобы полностью отдаваться репортажу, копать, нужно много времени, работы,  мыслей.  Если бы я был редактором, давно бы себя уволил.

– Нет мысли уйти самому?

– А об этом надо говорить? Почитают – расстроятся. У меня по­стоянно эти мысли, но остаётся невзятой одна вершина – «Тэфи». И она не даёт мне покоя, в глазах стоит. Было несколько попыток, но доходил максимум до полуфинала. Всегда чего-то не хватало.

– Ещё попытки будут? 

–  Думаю, «Тэфи» пройдёт мимо меня, но фильмы, даже если закончу с журналистикой, я буду снимать всё равно.

– В планах ещё пару лет назад был фильм про Дарью Дмитриеву…

– По Дарье ничего нового: она не живёт в Иркутске. Ещё один проект пока тоже подвис. У меня есть друг, он живёт в Красноярске.  Когда-то Дима  был супербоец, а потом из-за своего характера попал в историю и стал инвалидом –  наполовину парализован. Сейчас это абсолютно другой человек, у него началась вторая жизнь:  он занимается собой, регулярно тренируется, начал вышивать, чтобы наладить мелкую моторику, шьёт мягких собачек-каратистов…  О нём хочется снять фильм. Думаю, он согласится. 

– Вы рассказываете о соревнованиях, о друзьях и знакомых, которые не живут в Иркутске. Журналисты и спортсмены часто уезжают из города.

– Были предложения с федеральных каналов, но чем дольше я живу в Иркутске, тем меньше понимаю, почему столица России до сих по не здесь. Пусть лучше она ко мне переедет (смеётся). А если серьёзно, мне ничто не мешает, живя здесь, ездить на соревнования и  на фестивали. Для того чтобы  ехать туда насовсем, надо ставить какую-то большую журналистскую цель. Но у меня здесь дело и дети. Каждый мой ученик – это большая задача. Зёрна в них я вижу, и потом, как для тренера, для меня очень важно показать им что-то большее, чем их район, их компьютер. Показать, что есть большой мир, который можно узнавать и в котором могут узнавать их.