И вот он сидит перед нами: спокойное лицо, не выветренные
ветрами времени светлые глаза, мудрый взгляд
много повидавшего человека.

Александр Анатольевич Симоненко — потомственный строитель.
И отец его был строителем от Бога, мастером на все руки.
В годы первой мировой он попал в плен — так немцы
торговали «русским спецом» направо и налево — «командировали»
то в Италию, то в Швецию, то в Скандинавию.

А в 1929 году семья переехала в Иркутскую область, тут
как раз затевались большие стройки, как писали газеты.
В Иркутске ему предложили строить первые корпуса будущего
завода им. Куйбышева. Потом, освоив несколько специальностей,
работал на чаепрессовке. Это был первый объект из железобетона,
и он, уже умелый арматурщик, ловко лазал по балкам
будущей фабрики чая.

Но тут заговорили в городе о чем-то совсем необычном
— вопрос о строительстве моста через Ангару назревал. Назревал долго — и назрел-таки.
Выделили деньги, нагнали рабочих — работа закипела.

— Городу новый мост был нужен как воздух, — рассказывает
Александр Анатольевич. — Ведь берега соединял разводной
понтонный. И его нередко уносило рекой, а во время ледостава
он вообще не работал. На стройку были брошены огромные
силы. В первое время не хватало специалистов, случались
крупные просчеты. Например, первая кессон-опора оборвалась
при спуске. Потом работы поручили спецорганизации по
строительству мостов. Привозили опытных рабочих, инженеров.
Дело пошло. Я к тому времени был уже начальником арматурного
цеха; на немецких станках мы выпускали стальные стержни
для арок. Все материалы тщательно проверялись, контроль
был строгий. Но с первой опорой пришлось помучиться
— место ее расположения и грунты неправильно определили
по плотности. Давление воды оказалось слишком высоким,
одну из стенок прорвало. К счастью, никто не пострадал.
А сам я однажды чуть не утонул. Площадка на барже,
на которой паром прогревался гравий, рухнула прямо подо
мной. Я упал в воду — а был конец декабря… Меня спасли,
кинув рукав, по которому подавался пар. Молодые, мы на
такие «мелочи» внимания не обращали. До окончания стройки
я немного не дотянул — призвали в армию, в 93-й отдельный
саперный батальон.

Верой и правдой отслужил почти два года, а когда вернулся,
назначили меня начальником строительства в Мегет. Объект
секретный: военные сооружения. Территория большая —
объезжал ее на личной лошади, машин тогда не полагалось
даже начальству. Строительство было тяжелое, многие
здания стояли в воде, да и время не простое было. Помню,
ездил к нам один товарищ из НКВД, некий Коротков. Увозил
в центр для беседы по одному человеку из руководящего
состава. Обратно редко кто возвращался. Посадил 32 лучших
специалиста. Арестовали и начальника отдела кадров Бородина.
Его обвинили в том, что он оставил на столе секретные
чертежи и их якобы сфотографировал приехавший к нам
замминистра. Это было последней каплей. «Что ж ты делаешь!
— сказал я Короткову. — Ты же мне стройку срываешь,
лучших людей забрал». «Мне ничего не мешает и тебя арестовать!»,
— был ответ. Дело запахло порохом — я понял, что
настанет и мой черед. Выручило какое-то высокое начальство:
«Пока не трогать!».

Потом война… Мне пришлось служить на монгольской границе,
был командиром инженерного взвода. Затем в дивизионном
училище — сначала был курсантом, потом старшиной батальона.
Готовили офицеров для фронта. И хотя в боях я не участвовал,
меня наградили медалями «За победу над Германией» и
«За победу над Японией».

После военного лихолетья жизнь потихоньку возвращалась
в мирное русло. Стране нужны были машины, машинам —
шины, шины требовали спирта. Возникла большая нужда
в гидролизных заводах: ведь для производства одной шины
для ЗИСа требовалось 80 литров спирта.

Один из таких заводов в 1946 г. начали строить у нас,
на Бирюсе. Дело продвигалось медленно, не хватало людей,
материалов. На стройке работали лишь 300 заключенных,
а народу нужно было в семь раз больше. Меня назначили
директором стройки в январе 1949 года. Как раз в это
время ожидался приезд спецпереселенцев из Украины, Белоруссии,
Латвии. Мы дали им работу, организовали лесозаготовки,
чтобы люди могли строить дома. Завод сдали в срок, и
даже с хорошими показателями.

А потом перебросили на Зиминский гидролизный. Он не имел
себе равных по мощности. В год планировалось выпускать
1 млн. декалитров спирта! Но в жизни оказалось все гораздо
сложнее, чем на бумаге. Его неправильно спроектировали
— на неоднородных грунтах, с участками вечной мерзлоты.
Опоры сдвигались, фундаменты пришлось переделывать.
Кирпич возили из Иркутска, за сотни километров, да
его и не хватало. Построили свой кирпичный завод, организовали
поставку материалов — и уложились в срок.

В начале 60-х достраивали и строили Лесогорский
деревоперерабатывающий комбинат — тоже крупнейший
в Сибири. Текучесть кадров была огромной: приезжали
тысячами, но жить было негде, да и на стройках в Братске
платили больше. Я решил выделять лес рабочим для строительства
собственного жилья — таким образом хороших специалистов
удалось удержать. Иркутской области в то время уделялось
очень большое внимание. Даже изготовление сборных железобетонных
конструкций финансировалось по специальному проекту
из Москвы. У нас стали изготовлять лучший в Союзе керамзит,
товарный бетон. Вкалывали, не считаясь со временем, в морозы,
в осеннюю грязь, при бездорожье. И вырос неплохой городок-завод.

В 70-е годы новое назначение: руководить строительством
очень важного объекта — Ново-Иркутской ТЭЦ. Мощность
ее была больше Иркутской гидроэлектростанции, а по паровому
хозяйству ей не было равных от Урала до Владивостока.
Это был первый объект в области на свайном основании
— плывучий грунт здесь достигал глубины шести метров.
Только для каркаса первой очереди котельной и машинного
зала мы изготовили и смонтировали 11 тысяч металлоконструкций.

Но стройка шла медленно, с очень большим отставанием
от плана. В городе, на Синюшиной горе, уже построили
несколько больших многоэтажных домов. Дома ждали тепла,
а отопления все не было. Жители обратились с жалобой
в ЦК партии.

Мы разработали комплексные графики производства работ,
проводили еженедельные планерки. Финансирование шло
теперь не по абстрактным планам, а по конкретным сметам.
Первая очередь ТЭЦ была введена в действие в начале
1976 года. Ну, а мне пришлось уйти на пенсию — сердце
подкачало. Первое время тяжело было без работы, но у
меня наконец появилось время для общения с семьей,
с внуками. Три моих дочери были уже взрослыми; средняя
и младшая продолжили семейную династию: одна работала
инженером в тресте Иркутскспецстрой, другая — инженером-экономистом
на машиностроительном заводе им. Куйбышева. Пока оставались
силы, с удовольствием трудился на даче, выращивал очень
даже неплохие помидоры.

Сейчас той страны, где проработал почти полвека, уже
нет. Многие ругают наше время, порой осуждают наше
поколение за слепую веру в мифическое будущее. А
я так думаю: мы просто хотели и умели работать. Конечно,
был и некоторый пафосный оптимизм, и слепое следование
лозунгам. Куда же без них? Но был и здоровый энтузиазм
людей, был порыв, с которым трудились, чтобы жить лучше.
Спускались «сверху» строгие планы; никакие отговорки
во внимание не принимались. Хорошо это или плохо, не
знаю. Но промышленные гиганты, построенные нашими руками,
и по сей день определяют достойное место нашей области
в стране.

… На старенькой скатерти лежат знаки его трудовой
доблести: орден «Знак Почета», медаль ветерана труда,
удостоверение ветерана тыла. Руки бережно перебирают
заботливо сложенные грамоты — их много. Это семейные
реликвии и вехи жизненного пути нашего собеседника за
долгие 89 лет. Вехи, которые совпали с историей Иркутской
области, где так много было сделано руками этого достойного
человека.