Они пришли в университет фактически одновременно, с
разницей в несколько месяцев — в 1973 году. За
доктором технических наук Абрамом Черняком,
возглавившим кафедру неорганической химии, вставал
авторитет ученого, перечисление открытий которого во
втором томе Энциклопедии Российской академии
естественных наук заняло немало места. За
Александром Сафроновым, в сентябре ставшим
студентом химфака, как понимаете, не значилось
ничего. Если не брать во внимание интерес к «химии вообще»,
которой сумела его увлечь Вера Ивановна Дырина
— учительница шестьдесят пятой иркутской средней
школы. Строгая, если не сказать жесткая женщина,
получить у которой нормальную отметку считалось
событием. Но вот поди ж ты (цитирую Сафронова):
«… многие из нашего класса, не сговариваясь, пошли либо в
политех, либо на химфак…».

Какой энергией должен обладать педагог, чтобы
сообщить «мировоззрению» школяра необходимое
ускорение в заданном судьбой направлении? Вопрос,
не имеющий законченной формулы ответа, ибо это труд,
чьи компоненты — предвидение, личная увлеченность,
опыт — не обозначены удельным весом в Периодической
системе элементов. Сама же реакция, при которой
интеллект, интуиция, обаяние (да, обаяние тоже!)
ведущего вступают во взаимодействие с живостью ума
ведомого,то бишь ученика, не является цепью
мгновенных, но не связанных между собой озарений.
Если уж искать условные аналогии в естественной
науке, то это скорее медленная, едва укладывающаяся
в десятилетия «возгонка». В ее процессе одновременно
совершенствуются знания и кристаллизуется личность.
Вот в этом давно уже защитившему докторскую
диссертацию Александру Юрьевичу Сафронову в годы
студенчества повезло дважды. Во-первых,у него были
талантливые ведущие: Петр Федосеевич Бочкарев,
Анастасия Васильевна Калабина — цвет профессуры
химфака семидесятых годов. И, во-вторых, с ним рядом
по сей день Абрам Самуилович Черняк, который, как
выразился Сафронов, «ведет его всегда».

Научные школы, основанные его учителями, конечно,
разные. Во внутреннем же их облике есть общее,
принципиально важное, сполна воспринятое Александром
Юрьевичем и служащее ему главным нравственным
постулатом: нельзя жить в кредит у науки. Я думаю, в
том смысле, что нельзя воровать или, сказать мягче,
нельзя брать идею «взаймы», чтобы паразитировать на
ней всю жизнь. Но вот наследовать ее, развивая в
отведенном лично тебе времени, но обогащать ее ценой
собственной одаренности, собственного терпения и,
увы, собственных ошибок, — разве есть у научной
мысли иной путь?

Ровно тринадцать лет назад Абрам Самуилович Черняк,
один из основоположников химического обогащения руд,
передал ему свою кафедру. Естественно, Александр
Юрьевич Сафронов наследовал и проблему, успешно, среди
многих других, разрабатываемую наставником:
биотехнологию извлечения благородных металлов из
бедных концентратов. Его докторская посвящена
бионеорганической химии золота.

— Да вы, оказывается, богач, Александр Юрьевич!

— Конечно! — подхватывает он мою тупую шутку,
очевидно, успевшую ему порядком опротиветь.

Потому что каждый профан, сподобившийся усвоить из
школьного курса формулу воды или даже серной
кислоты, мгновенно схватывает «логическую связь»
между презренным металлом и тугим кошельком. И тут
же спешит поразить ученого блеском своего остроумия.
Он же — крупно, ярко, крепко слепленный природой
мужик, явно смахивающий (опять штамп!) на
древнерусского богатыря, — всегда безупречно
корректен. В подобных ситуациях спешит
занять вежливую, снисходительно-отстраненную
позицию. Так ему привычней, да и времени на досужий
разговор уходит меньше. Не признаваться же
случайному собеседнику в том, что он «видел золото
только на электродах да еще порошковое в малых
количествах, но очень красивое…». И не объяснять
же невежде, что окружающий мир, в том числе изучаемые
им, электрохимиком-неоргаником, минералы — не
одномерно-плоский, не раз и навсегда застывший! Как
говаривали древние, которых на своих лекциях он
любит цитировать, «неправильно понять — еще
опаснее, чем не понять». Поэтому давайте условимся:
вникать в сложности биотехнологии, побуждающей живое
(определенные бактерии) воздействовать на мертвое
(на минералы, в частности на известное со времен
Ветхого завета золото), мы не будем. Все
равно нам не по зубам. Лучше согласимся с
Александром Юрьевичем (как и с его
предшественниками) в том, что «есть, конечно, в
любой науке традиционные направления, но чтобы
сделать что-то принципиально новое, нужно работать
на стыке наук. Скажем, химии и физики. Или химии и
биологии».

Приняв сказанное за аксиому,
перестанем удивляться сочетанию, казалось бы,
несочетаемых понятий — БИОНЕОРГАНИЧЕСКАЯ химия.
Лучше оглянемся в узкой, скромно, если не сказать
бедно, обставленной комнате на кафедре общей и неорганической
химии. В своеобразном «мыслительном центре», где ни
пробирок, ни колб, ни вытяжек; все эти лабораторные
атрибуты остались за дверью. Здесь же абсолютно одинаковые
три стола. Один принадлежит самому профессору, два других — его
сотрудникам. Не массивно-солидные, так себе — вроде
школьных. И то сказать, не все ли равно, где и сидя за чем
обобщать лаконичными формулами данные экспериментов?
Над каждым столом — книжная полка. Ну а книги,
как известно, многое могут поведать о своем
хозяине; куда больше, чем он сам о себе расскажет.
Собственно, как и стены.

Так вот, над столом
Сафронова среди толстых томов и монографий — две
тонюсенькие, в мягких обложках книжицы стихов. Обе
подарены ему коллегами-химиками из других вузов.
Их названия (у одной — «Чувства, мысли, слова», у
второй — «Цветы в слезах») красноречивы: химия
не вытравливает из души чувства и не сушит сердце,
великодушно признавая за ним право на иные, не
подвластные молекулярному счету симпатии. Об этом
свидетельствуют и портреты всех участников группы
«BEATLES», с подчеркнутым, как мне показалось,
тщанием развешанные на стенах. В нежной
привязанности к легендарному ансамблю заведующий
кафедрой неорганической химии профессор Сафронов и его
сотрудники, из тех, кто помоложе, вполне солидарны. Если же вы
будете особо внимательны, то не сразу, но все равно
заметите в укромном уголке, неподалеку от
компьютера, выполненный в темных тонах небольшой
рисунок. То ли стоящий на коленях перед раскрытым
сундуком пушкинский скупой рыцарь, то ли еще не
успевший продаться дьяволу за «эликсир молодости»
гетевский Фауст в своей алхимической лаборатории. И все
бы ничего, не держи жадные руки современнейшую
кинокамеру, с помощью которой изучает средневековый
старец свой «золотой запас». Этакий взгляд на себя со
стороны — добрый, грустноватый, ироничный: мол, не
работаем, а только то и делаем, что «над златом
чахнем».

Кстати, об алхимии. Профессор Сафронов читает три
цикла. В один из них он включил несколько лекций о
ней. С презрением изгнанной с научного Олимпа,
допускаемой на пиршества Разума не иначе, как с
приставкой «лже». Лженаука, лжеистина, лжеоткрытие.
Но ведь более двух тысячелетий присутствия в поле
человеческого интеллекта после Рождества Христова и
еще сколько веков до нашей эры! И ничего, кроме
понятия «псевдо», не подарить тому, что выбиралось на
солнечный свет из тьмы средневековых подвалов? Но
ведь тысячи жизней на всех земных континентах, принесенных
в жертву мифу об «эликсире молодости»! И ни на йоту
не постичь материальную сущность всего того, что
все время смешивалось, дробилось, выпаривалось и
выпадало в осадок на дно их колб и пробирок?

— Меня ребята все время спрашивают: что же эти
алхимики? Так ничего и не дали науке? И мне становится
неудобно перед студентами: ведь и впрямь ни в одном
отечественном учебнике нет ничего, кроме
нескольких строчек: «алхимия — служанка
мистики и заблуждений». И я решил самостоятельно
разработать такой цикл — «История и методология
химии». А в нем постараться обобщить объективную
информацию обо всем, что послужило прологом к
современной химии. И о тех, кто, несмотря на наивность
своих представлений, определил ее, современной химии,
многомерность и уровень.

Всем этим Александр Юрьевич делился на ходу, как бы
готовя к тому, что через несколько минут предстояло
мне услышать на лекции. Каюсь, напросилась сама,
не совладав с любопытством увидеть ученого-естественника,
материалиста до мозга костей в роли апологета
«философского камня»; услышать члена
Английского королевского химического общества,
защищающего иллюзию от здравого смысла на третьем
году 21-го века. Ожидала чего угодно, только не
такого обращения к сидящим первокурсникам:

— Перед вами не преподаватель Сафронов и не ваш
декан. (Александр Юрьевич на хлопотной этой
должности, убивающей массу времени, пять лет; всех
выпускников химфака за эти годы считает «в некотором
роде своими детьми»). Я — алхимик и зову всех вас,
тут сидящих, к диспуту. Открыто заявляю, что
порошок, с помощью которого любой металл превратится
в золото, будет найден, и только алхимия укажет путь
к совершенствованию Вселенной…

…Он ничего не комментировал, оговорив лишь одно
условие: отделить зерна от плевел, высвободить прок,
добытый усердными фанатиками, из паутины
их иллюзий должны будут сами ребята.

Однажды на вопрос: «Что вы хотите от своих
учеников?» — Александр Юрьевич ответил:

— Хочу, чтобы они научились мыслить. Планировать
что-то, что-то разрабатывать. Не просто бы выполняли
чью-то волю, а выходили бы в жизнь способными что-то
делать самостоятельно, создавая свое дело…

Мне вспомнились эти слова здесь, на лекции «в защиту
алхимии», когда он вел свой монолог, призывая в
союзники Агриппу, Парацельса, Ньютона, заблуждавшихся
до конца своих дней, но тем не менее «кое-что» в науке
свершивших. Он импровизировал, подталкивая молодые
умы от трафарета к творчеству. А за ним громадная, почти
вполстены, висела таблица Периодической системы химических
элементов, словно символ объективно существующего,
ни с каким волшебством не связанного порядка вещей.

С ней, висящей в пятой аудитории химфака, связана одна
забавная история. Александр Юрьевич после диплома был
принят на кафедру неорганической химии инженером: свободная
ставка была. То ли в подарок на новоселье (химфак
тогда уже перебрался в новый корпус), то ли еще по
какой оказии, но университет купил это
тяжеленное, правда, с подсветкой, панно, на котором
в хрестоматийном ряду выстроились символы всех на сегодняшний
день известных земных элементов. Черняк дал ему первое поручение:
повесить таблицу, «чтобы она не падала». Сафронов,
ни ростом, ни силой, ни сметкой не обделенный, сделать это не
смог. Потом уже выяснилось, что необходимо было
долбить бетонную стену и чуть ли не вдесятером
поднимать махину с пола. Но это было потом, а
тогда, неся повинную голову шефу, он приготовил фразу:
«Увольняйте, не справился.» Шеф же отправил его в
аспирантуру. Которую он и закончил в Москве, в
Институте электрохимии им. А.Н. Фрумкина РАН. Его реальным
шефом в Москве был доктор химических наук Михаил Романович
Тарасевич, а «микрошефом», как выразился Сафронов, —
талантливая ученый Вера Александровна
Богдановская. Как считает Александр Юрьевич,
встреча с ней тоже определила его судьбу.

Вообще ему везет на счастливые встречи. И не то, что
Сафронов у судьбы баловень и она ему дорожку под
ноги стелит. Скорее, он сам предопределяет свое
отношение к миру, в котором, по его собственному
признанию, «люди делятся на хороших и очень хороших».
К примеру, профессор Оксфордского университета
Аллен Хилл, в лаборатории которого Александр Юрьевич
провел в общей сложности более двух лет. Первый раз
на десятимесячную стажировку он приехал в Англию, уже
защитив кандидатскую диссертацию. Любопытен его
рассказ о первом знакомстве с
англичанином: «Хилл меня встретил сдержанно, он
плохо представлял себе Россию, вернее, тогда еще
Советский Союз. У него были какие-то давнишние
связи. Правда, не с Иркутском, а с Одессой. Но ему
что Иркутск, что Одесса — без разницы. Я был
для него темной лошадкой, и он мне сказал: «Ты ученый,
и я ученый, вот тебе мои приборы, вот — мои работы
на полке. Если нужно будет помочь, ладно, помогу».
И я понял, что никто меня опекать не собирается…

Но вся штука заключалась в том, что попал Сафронов
именно к тому, кто занимался проблемами, близкими к
золоту. И еще проблемами, близкими (далее цитирую)
«к тем веществам, которые мне стали родными по
кандидатской диссертации». Этакая лирика, на которую
никто, кроме химиков, не способен. Если же
сантименты в сторону, то те первые десять месяцев
вполне могли оказаться в их общении
последними. Но они положили начало сотрудничеству,
которое, как и бывает в научной среде, основано не
на родстве характеров или сходстве привычек, а на единении
воззрений и взглядов.

— Александр Юрьевич, вы и своих учеников так учите,
как Аллен Хилл? Извините, бросаете в воду и
смотрите, выплывут или нет?

— Я был бы счастлив применять такую методу, да
только в наших условиях она абсолютно не реализуема.
У нас, если молодой ученый что-то хочет сделать в
науке, он прежде всего должен сам себя обеспечить
всем необходимым. Химикатами, приборами, средствами.
Словом, всем тем, с чем ему предстоит работать. На
эту «подготовку» уходит масса сил, нервов, времени.
Интерес хладеет, быт засасывает. И вот уже с горечью
узнаешь о том, что где-нибудь в Англии или в Японии
реализовали идею, родившуюся у нас, в России.

Что правда, то правда: если академическая наука как-то
начала подниматься, то вузовская по-прежнему
повержена ниц. Немало дистиллированной воды
выплеснется из пробирок, пока одаренная молодежь
лабораторию предпочтет тому, что сегодня кормит
надежнее, — коммерции, бизнесу. И все же назло
обстоятельствам кафедры естественных факультетов
российских вузов живут. Не уповая на поддержку
государства. Надеясь только на свои силы,
разрабатывая темы, имеющие прицел на практику. Вот
и кафедра неорганической химии, руководит которой
профессор Александр Юрьевич Сафронов, помимо других
проблем, занята поиском точнейших способов
диагностики методом электрохимии. Не
вдаваясь в подробности, которые увели бы нас
далеко в глубь эксперимента, соединившего на молекулярном
уровне биологию, медицину и химию, скажу лишь,
что в его результате весьма заинтересованы иркутские нейрохирурги.
Разумеется, не «философский камень» в случае успеха
попадет к медикам в руки. Но они смогут в шоковых ситуациях
успешнее вытаскивать тяжелых пациентов с того света:
химики помогут оперировать не вслепую, а точно зная,
сколько оксида азота, этого жизненно необходимого
организму газа, «присутствует» на момент операции
«в нужном месте в нужное время».

Ну а что касается «эликсира молодости», то он уже
давно открыт наукой. Это не прерывающаяся в
поисках истины нить знаний, интеллекта, нравственных
принципов. От старости к зрелости, и от нее — к
младости. Мой сорокасемилетний герой, типичный
представитель среднего поколения российской науки,
разве не убеждает вас в этом?

— Что бы вы пожелали самому себе, Александр Юрьевич?

— Хороших учеников…

«Формула» явно не завершена. И я беру на себя
смелость ее «дописать». Сафронов желает себе
учеников, которые не жили бы взаймы ни у времени, столь
немилосердном к отечественной науке, ни у самой
науки…