— Алешенька, сынок мой, — причитала наша мама, получив
эту весть, — как же так — пропал? Отзовись… И тебя
и долю твою умоляю, отзовись…

Отец, чуть старше годами, смахивая скупую слезу, уходил
в свои раздумья. В первую мировую он, красный мадьяр,
тоже «пропал без вести». И на всю жизнь остался в Сибири
как военнопленный. Нет горше и мерзостней судьбы души, сродни
полыни да чертополоху. Но улица имени Красных мадьяр
в Иркутске — в память его деяниям ратным.

Мать уже не слышала, как шло, останавливалось, каменело
и снова просыпалось время. И не заметила, как повзрослели
младшие, как стали собираться на войну… уже третий
и четвертый.

Страшными были месяцы первой годины. Безмятежно счастлив
тот, кто не видел сиротских труб выгоревших изб; не
вдыхал горький дым развалин, усеянных железными зернами
осколков; не сжимался в комок, когда над головой крутили
черную карусель вражеские самолеты, поливая землю пулеметными
очередями и встряхивая ее бомбами; не видел голодной
смерти детей; не слышал рычания натасканных на людей
овчарок. Это там. А дома? На привокзальной площади полно
безруких и безногих солдат. В домах голодновато — картоха
в мундирах да похлебка из турнепса. Хлеб по карточкам.
А вести с фронта одна горше другой: «после тяжелых боев
наши войска оставили…» И из тех распогибельных мест
летят по домам похоронки, справки из госпиталей: умер
от ран и беспамятства. И совсем уж непринимаемое разумом
известие: «пропал без вести».

* * *

Девятый мехкорпус квартировал в Новоград-Волынске. В
первые летние деньки прибыли выпускники Томского артиллерийского
училища. Дивизионы и батареи обрели начальствующий состав.
Стали готовиться к полигонным стрельбам. Вечером 21
июня 1941 года в штаб корпуса поступило сообщение от
пограничников: как утверждает перебежчик из Польши,
ефрейтор немецкой армии, 22 июня фашистская Германия
нападет на Советский Союз.

Около четырех часов утра приняли телефонограмму из штаба
5-й армии и, как указывалось в ней, был вскрыт особый
секретный пакет: директива предписывала тотчас привести
корпус в боевую готовность и выступить в направлении
Ровно — Луцк — Ковель.

Командир корпуса генерал Рокоссовский проявил большую
выдержку и хладнокровие. Не смутило и не вывело его
из равновесия и то обстоятельство, что штабу не удалось
связаться ни с Луцком, ни с Киевом, ни с Москвой. Стало
ясно, что началась война.

Столкнулись утром 24-го. Мощной атакой 131-я мотодивизия
отбросила передовые силы врага. 35-я танковая начала
схватку с 13-й немецкой танковой дивизией. А 20-я танковая
нанесла удар по моторизованным частям противника и захватила
пленных. На Юго-Западном фронте это был первый с начала
войны контрудар по противнику. Началась вторая неделя
войны.

После 28 июня, когда войска Красной Армии оставили Минск,
здесь, на Киевском направлении, гитлеровцы стали выталкивать,
пятить части Юго-Западного фронта. На Раво-Русском участке
и в районе Дубно артиллеристы уже не справлялись с заслоном,
стрелковые дивизии, где большая часть солдат была из
неурочного запаса, начали отход. И тут механизированные
корпуса 5-й армии закрыли брешь. Рвавшаяся к столице
Украины немецкая группировка войск была задержана и
обескровлена. Генерал Потапов был смелым и расчетливым
командующим 5-й армии. Крепкую закалку он обрел на Халхин-Голе,
летом 1939-го. И немецкое командование хорошо знало
Потапова. Сохранился любопытный документ: «Пятую армию
красных, ведущую бой в болотистой местности северо-западнее
Киева, вынудить принять бой западнее Днепра, — указывается
из Берлина, — в ходе этого боя она должна быть уничтожена».
В это время на юг из группы «Центр» были брошены 2-я
танковая группа и 2-я армия немецких войск. Они отрезали
Киев с востока.

* * *

Начальник штаба Юго-Западного фронта генерал В.И. Тупиков
направил донесение в Генеральный штаб. Верховный Главнокомандующий
обратился к Шапошникову (недавно он сменил Жукова):
«Что вы намерены ответить Тупикову?» И тут же продиктовал
текст, адресованный командующему фронтом. Назвав донесение
Тупикова паническим, Сталин потребовал прекратить отход
войск. После этого руководству фронта оставалось лишь
исполнить долг до конца.

«Я понимал, что означали два слова «сдать Киев», —
пишет в своих мемуарах маршал Жуков. Его разговор со
Сталиным и последовавшее освобождение Жукова от должности
начальника Генерального штаба достаточно известны. Но
мне пришлось напомнить об этом, поскольку все эти события
имеют прямое отношение к нашей теме.

Только 17 сентября Верховный Главнокомандующий, окончательно
убедившись в невозможности разрядить ситуацию на юго-западе,
разрешил Юго-Западному фронту оставить Киев.

Однако связь штаба фронта со штабами армий и со Ставкой
была прервана. 5-я, 37-я, 26-я армии, части 21-й и 38-й
армий были окружены. Генерал М.И. Потапов, командарм
Пятой, был взят в плен. 20 сентября погибли командующий
войсками Юго-Западного фронта генерал-полковник М.П.
Кирпонос, член военного совета, секретарь ЦК КП(б)
Украины М.А. Бурмистенко и начальник штаба генерал-майор
В.И. Тупиков.

* * *

С быстротой мальчишеских ног неотвратимость приближалась
к полустанку, к тому крутолобому мосту, что связывал
избитый шлях Правобережья. Начальник разведки дивизиона
лейтенант Алексей Коложвари посмотрел на дорогу. Она
катила к нему темный, как тучи, вихрь пыли, который
перегоняли и перегнать не могли мотоциклисты-автоматчики.
Пора начинать обстрел. Но командир артполка снова сказал
лейтенанту: «Ждите до последней минуты!»

Необъяснимые мысли и чувства захватывают Алексея: «Кто
только определит ее, последнюю минуту? Не научились
мы еще воевать… Разве скажешь об этом командиру? А
если чудом наши отгонят фашистов, тогда припомнят все…»

Алексей удрученно посмотрел на запад. В золотом разливе
подсолнухов, подминая их, ломаной линией приближались,
покачиваясь, танки, жерла их пушек ощупывали излучину
реки, раз за разом выбрасывали огонь. Танки били куда-то
дальше, за станцию, в ту трепетную тополиную поросль,
к которой в белых сорочках жались перепуганные хаты
и купола старой церкви. Оттуда ударил в набат колокол,
взрывы снарядов приглушали стон меди, но он снова и
снова поднимался вверх, напрасно моля о спасении.

— Артатаку! Немедля!

И громыхнули гаубицы двадцатикилограммовыми болванками.
И облако дыма и огня отделило лейтенанта от немцев.
Печально постанывая, словно не они несли смерть, а сами
были ранены, пролетали снаряды. Впереди и позади моста
раздавались и раздавались взрывы.

Этот бой под Лозовой был самым страшным и безысходным.
Артиллеристы дали шесть залпов, последних, резервных.
Затем разразился сплошной ад, земля вздыбилась, неистово
ржали кони, и все смолкло…

Из первых дней плена Алексею Коложвари предстала ужасная
картина — «Помпея Лозовой». Пленные под охраной немецких
автоматчиков закапывали всех убиенных на глубину 60-80
сантиметров. Три дня. Ни крестов, ни знаков поминальных
не ставили — погост безымянный. Приняла земля души
смертные с миром. Эти погосты будут стоять перед
глазами долгие годы плена, где под арками некоторых
немецких лагерей были надписи «Каждому свое».

Немецкий историк К. Штрайт привел свидетельство очевидца
из оккупационной администрации: «Мимо тянулись бесконечные
колонны пленных. Однажды провели 12,5 тысячи пленных
под охраной всего тридцати солдат. Тех, кто не мог идти,
пристреливали. В деревне был транзитный лагерь, и мы
видели, как ночью пленные жарили и поедали куски трупов.
Питание пленных состояло из картофеля, отобранного у
местных крестьян. Каждый пленный получал самое большее
две картофелины в день».

В трех лагерях смерти побывал Алексей Коложвари. Сибиряк
выжил. Сколько же надо силы духа, чтобы вынести все
это и устоять на ногах!

* * *

В районе Витебска против третьей немецкой танковой
группы действовала 14-я бронетанковая дивизия. Командиром
одной из батарей 122-мм гаубиц был Яков Джугашвили.
Бились до последнего снаряда. «Юнкерсы» накрыли батарею.
Плен. Шел 25-й день войны. И снова повторю уже известное:
будучи в фашистском плену, старший лейтенант Яков Джугашвили
вел себя достойно и ответил отказом на все предложения
сотрудничать с фашистами. Его не сломили ни угрозы,
ни провокации. Известен ответ И.В. Сталина на предложение
обменять сына на высокопоставленных немецких чинов, захваченных
в плен советскими войсками. Знал об ответе отца и Яков
Джугашвили. Он пытался совершить побег. 14 апреля 1943
года он был убит при попытке к бегству. Так значится
в лагерных документах.

* * *

День Победы. Солдаты действующей армии встречали его
салютами. Военнопленные — под охраной в спецлагерях.
И лишь десять лет спустя, в июне 1956 года, было принято
специальное постановление ЦК партии и Совмина СССР об
устранении последствий грубых нарушений законности в
отношении бывших военнопленных и членов их семей. Ужасны
последствия этого десятилетия. Одних горе прибило, и
стали они словно тени в обличии людском, другие тронулись
умом — их прибрали психушки, третьи будто из-под грома
да грозы вышли. Вот таким спокойным да рассудительным
стал и мой старший брат. Химик по образованию, он после
освобождения работал до пенсии инженером одного из крупнейших
заводов каучука в городе Курске. В его семье трое детей,
15 внуков и правнуков.

«Уж очень хочется дожить до 60-летия Победы. Набраться
сил и встать в строй рядом со всеми фронтовиками. Ведь
где-то и мой удачный выстрел в первые дни войны не пустил
врага на нашу землю».

Я воспроизвожу строки его письма, веря в то, что так
и будет. Ведь великое будущее никогда не принижало великое
прошлое, даже часа войны с чужеземцами. Солдаты сделали
то, что кажется выше человеческих сил.